Статьи

Песах для  галутного еврея советской эпохи, почти ассимилированного в «строителя коммунизма» проявлялся лишь в маце, которую выпекали последние лет пятьдесят без риска для жизни, и даже без риска быть упрятанным за решетку. Зачастую, это «лакомство» ели раз в году, в начале весны, увы, вместе с хлебом, даже не подозревая, о их несовместимости, и о строжайшем запрете их совмещать!

Это было чисто еврейское, «национальное лакомство», которое не евреи, никогда не пытались «копировать», выпекая на хлебозаводах для советских людей… Поэтому, для евреев маца оставалась одной из спасительных соломинок, протянутых Милосердием Небес, потомкам Авраама, казалось бы, безнадежно тонувшим в штормовом море коммунизма! Однако, среди евреев были те, кто уверенно, самоотверженно и надежно держались на плаву, уповая на то же Милосердие Небес, сознавая, что в спасении «не утонуть» — благо не только для них и их семей, а укрепление и надежда для всех соплеменников, которые с ними рядом. Откуда они черпали знания, и каким образом укреплялись в еврействе, с великим риском следуя предписаниям Синайского откровения?!

Понятно, что из Торы! Записано в главе «Бо«,которую мы читаем в эту неделю повеление евреем на тысячелетия:

«И да будет вам день сей (Песах — И.С.) в память, и празднуйте его как праздник Господу в роды ваши; как установление вечное празднуйте его. Семь дней ешьте мацу; точно к первому дню устраните хамец (квасное) из домов ваших… И в первый день священное собрание, и в седьмой день священное собрание да будет у вас: никакой работы не должно делать в них…» (Шмот, 12:15-16). И еще сказано об одном важном повелении: «… И чтобы ты рассказывал в слух сына твоего и сына сына твоего о том, как издевался Я над мицрим , и о знамениях Моих…» (Шмот,10:1-2). Из этих повелений мудрецы вывели несколько заповедей. В классификации Рамбама они пронумерованы: 156-я — повеление устранить квасное из наших владений в 14-й день месяца Нисана; 157-я —  с наступлением ночи 15-го Нисана рассказывать об исходе из Мицраима; 158-я — есть мацу в ночь 15-го  Нисана; 159-я — отдыхать от работы в первый день Песаха; 160-я — отдыхать в последний день Песаха.

Заповедь (157-я), помогающая еврею укрепиться в вере, а также, передавать её своим потомкам, чтобы продолжать цепочку поколений, соблюдающих законы Торы связана с рассказом  в пасхальную ночь об Исходе из Мицраима. Объясняют мудрецы: «Каждый рассказчик в меру своего умения. И достоин похвалы тот. кто длит свое повествование, умножая рассказы о величии Всевышнего, сотворившего для нас милости, отплатившего нашим поработителям мицрим» (Агада шель Песах). Еврей обязан рассказывать об этом не только своему сыну, но и другим, и даже самому себе, когда нет слушателей, и даже тогда, когда все мудры, все разумны, все знают Тору!

Отсюда, наш незабвенный учитель, рав Ицхак Зильбер (זצל) «достоин похвалы», — согласно утверждению мудрецов, так как был героическим рассказчиком в ночь Пасхального седера за колючей проволокой советского лагеря. Об этом его рассказ:

ПОДГОТОВКА К ПЕСАХ

Прошел Пурим. До Песаха оставалось немного времени, готовиться надо было заблаговременно.

Как-то меня спросили:

—    Вы, наверно, готовились к Песаху с особым чувством? Ждали перемен? Ведь Сталин умер!

Перемен ждал? Я всегда ждал избавления. Машиаха я ждал. Каждый день. А про Сталина после его смерти не говорил и не думал.

Я говорил евреям в лагере:

—    Не могу обещать, что это сократит нам срок, но мы должны стараться не есть хлеб в Песах.

Они в принципе были согласны, но не представляли себе, как это можно сделать:

—    Нам и пайки не хватает, а если и ее не есть, что будет?

Я сказал, что попрошу жену, она достанет муку, выпечет мацу, а мы попробуем добыть картошки.

Гите удалось достать восемь пакетов муки, двадцать четыре килограмма. Это, как я уже говорил, было непросто. Но главная опасность заключалась в том, что тогда пересажали многих за изготовление мацы. Давали по восемь-десять лет. Гите потому и пришлось добывать так много, что она хотела обеспечить мацой не только свою семью, меня и других заключенных в лагере, но и еще несколько еврейских семей: перед праздником к ней пришли несколько человек и сказали, что год тяжелый, они боятся идти за мацой, так что если она не решится купить и для них, придется их семьям провести праздник без мацы.

От большой неприятности Гиту спасло чудо. Когда она на санках везла домой мацу, выпеченную в тайном месте, ее задержал милиционер -татарин:

— Что везешь?

Гиту сопровождал уже знакомый вам реб Ицхак-милнер. Завидев милиционера, Гита дала реб Ицхаку знак уйти: женщине легче отговориться. Он ушел, и Гита осталась одна.

Гита стала обстоятельно рассказывать, что у нее двое детей, у одного из них день рождения, и она везет печенье.

—    А почему так много? Идем в милицию!

Она упирается, тянет время…

Он посвистел, вызвал еще одного милиционера. Посовещались они (говорили по-татарски, Гита не поняла), и вдруг тот, что пришел, махнул рукой:

—    Можешь идти!

Это было так невероятно, что жена потом говорила:

—    Это, наверно, был Элияу-а-нави (пророк) в виде татарского милиционера.

О пророке Элияу Талмуд говорит, что несколько раз после своей смерти он появлялся на земле и выручал людей из беды в ситуациях, когда выпутаться не было никакой возможности.

Дома Гита разломала мацу на куски, положила в мешочки, надписала — ”печенье к чаю”, и их удалось передать в лагерь. (”Шулхан арух” — свод еврейских законов, о котором я уже упоминал в самом начале книги, — разрешает при отсутствии трех целых листов мацы произносить положенное благословение ”аль ахилат маца” на кусочки, даже на пыль от мацы и на мацовую муку.)

Итак, маца есть. Есть даже ”марор” (горькая зелень) — жена принесла, помнится, хрен. Но как быть с вином? Его вообще нельзя приносить в лагерь. Хорошо, что я знал: если сварить изюм и отцедить отвар, то ”Шулхан арух” разрешает произносить на него благословение как на вино, ”боре при а-гафен” (”Сотворивший плод виноградной лозы”). Жена передала мне такой ”компот” под видом банки с вареньем, я отцедил жидкость накануне Песаха, и этого хватило на ”арба косот” — требуемые законом четыре бокала вина в Седер Песах для всех участников Седера.

А где и в чем варить картошку на Песах? Я-то никогда не ел в столовой, довольствовался хлебом и чаем, так что мне не привыкать, но как быть с другими? Достал я у одного зека большой чугун и стал его отчищать льдом и песком, чтобы потом кашеровать. Мучаюсь с ним… Подходит Мишка Косов, ”пахан” (главарь) у блатных, здоровый такой, красивый мужик лет тридцати пяти. И говорит на чистом идиш:

—    Я еврей. Слыхал, вы собираетесь не есть хамец? И я с вами.

Протягивает сотенную бумажку:

—    Пусть ваша жена достанет мне кашерную курицу,

Евреи рядом чуть в обморок не упали, да и я порядком оторопел. Мишка Косов — еврей? А Мишка объясняет:

—    Что меня воры русским считают — так мне даже удобнее.

Еще вопрос: где хранить мацу? Каждая тумбочка — на четырех человек, и вокруг полно воров.

Меня спрашивали:

—    Что же, в тумбочке будет лежать хлеб, а мы будем тут же держать мацу?

Я ответил:

—    В Торе сказано: ”ло ераэ леха хамец” — ”чтобы в твоем владении не видно было хлеба”. А тумбочка — не твое владение, и что в ней — тебя не касается.

Но все равно неприятно.

Кроме того, как известно, стоило в лагере кому-то получить передачу, как к нему тут же подходили ”представители” от воров и им ”полагалось” отдать треть, иначе ночью изобьют и отнимут все.

Косов ”проявил инициативу”. Он состоял в лагерном драмкружке, имел доступ в КВЧ и углядел там новенькую тумбочку. Взломал дверь, украл тумбочку и принес ее в канун Песаха:

—    Вот тумбочка с замком. Чистая. Будет специально для Песаха.

Потом подошел к ״уркам”:

—    Сегодня и еще восемь дней, если кто подойдет к Зильберу, попросит ״поделиться״ — останется без головы.

Они знали, что он слов на ветер не бросает, и не подходили.

Мишка и сам мучился, не ел хамец. Он рассказал мне, что уже успел посидеть в Сибири и там тоже был один еврей, который не хотел работать в субботу. По его словам, когда этот еврей умер, Мишка не захотел, чтобы его похоронили рядом с не евреями. Он пошел к начальнику, сказал, что это его родственник, добился разрешения похоронить его отдельно и похоронил. Тоже мицва!

Но где, собственно, проводить Седер в лагере, не подскажете? Я рискнул, подошел к еврею из санчасти:

—    Ты обычно раздаешь лекарства с восьми до девяти вечера. Но можно ведь раздавать с шести до семи. Сделай так всего два дня (два — потому что в диаспоре, в странах рассеяния значит, праздничными являются два первых дня, а не один).

Этот заключенный из Белостока был из тех, что бросают своих еврейских жен и женятся на нееврейках. Но вот любопытно — войдя в санчасть, я услышал, как он, делая что-то, напевает: ״Их хоб цу дир кин тайнее нит. Гот ун зайн мишпет из герехт” (״У меня нет никаких обид на Тебя. Б-г И Его суд справедливы”. — Идиш.). Помнил, значит, все-таки, что он еврей…

Он меня послушал, на два вечера освободил санчасть, сидел с нами и ел мацу.

 

ЛАГЕРНЫЙ СЕДЕР ПЕСАХ

Накануне Песах есть хлеб прекращают уже с утра, и к вечеру мы были страшно голодны. Но вот в восемь я отправился в каптерку за мацой: хранить мацу в бараке я не решался, боясь кражи. Ведь мишкино    предупреждение касалось только ”дележа” посылок, уберечься же от воровства было невозможно.

Работавший в каптерке заключенный — биолог по профессии, бывший сотрудник и друг знаменитого Мичурина — относился ко мне с полным доверием. Ни разу за два года не попросил расписаться в ведомости сдачи-получения: я просто сдавал и забирал свои вещи. А тут случилось непредвиденное. Он вдруг потребовал:

—    Распишись!

Я удивился:

—    Что случилось?

А он: —    Не подпишешь ־ не получишь.

А ночь Песах уже началась и писать нельзя!

Промучился я с ним больше часа: распишись, и все! До сих пор не понимаю причины. Испытание свыше.

С большим трудом я уговорил его отдать мацу без подписи.

И вот вечером в Песах мы вошли в санчасть. Мы сидели за столом, как цари. Пили вино, ели мацу и читали Агаду, которую принес парторг Вишнев.

Нас было столько человек, сколько могло вместиться, кажется, двенадцать. Я пригласил самых близких.

А как быть с остальными?

Я дал мацы, посоветовал собраться в одной камере, научил говорить кидуш.

Перед праздником ко мне пришли несколько человек — я и не знал, что они евреи, — и попросили: ”Дайте нам ке-заит мацы”. Один из них сказал, что сидит давно, с войны; он был капо в гетто, может, в концлагере. Он признался, что уже двадцать лет не ел мацы. Дали им по кусочку мацы. Так что у всех был кашерный Седер!

Я объяснил им, что в ночь Седера надо вспомнить хотя бы три основные вещи, о которых в Агаде сказано: ”…кто не растолковал три вещи — Песах, маца, марор, ־ не выполнил обязанности”. То есть на Седере надо рассказать, почему мы приносили пасхальную жертву, почему едим мацу и почему едим горькую зелень.

”Песах” на иврите значит ”перескочил”. Казня первенцев в Египте, Б-г миновал (”перескочил”) дома евреев и поразил только дома египтян.

”Маца” — пресный хлеб. Если сначала фараон отвергал требования Моше и не давал евреям разрешения на ”выезд”, то во время десятой казни, в ужасе перед происходящим, он торопил их уйти. Только евреи замесили тесто, чтобы испечь хлеб в дорогу, как им пришлось уходить. Тесто и подняться не успело. Маца напоминает нам, как фараон резко изменил позицию и в страхе подчинился воле Всевышнего.

”Марор” напоминает о горечи жизни в египетском рабстве.

Заповедь требует, чтобы об этих трех вещах говорили, сидя удобно, облокотясь, как подобает свободным людям.

Так все и сделали.

Эту ночь мне не забыть. Мишка Косов сидел с нами в санчасти, пил четыре бокала (Мишка был в восторге от нашего вина), ел мацу, и все смеялись: Мишка Косов стал евреем!

(Из книги «Чтобы ты остался евреем»)