Статьи

В главе «Итро» рассказывается о получении еврейским народом Торы, и в частности, — Десяти Заповедей. Четвертая из них — о шаббате: «Помни день субботний, чтобы святить его. Шесть дней работай и делай всякое твое ремесло.  А седьмой день — суббота Г-споду, Б-гу твоему. Не делай никакого ремесла — ни ты, ни твой сын, ни твоя дочь, ни твой раб, ни твоя рабыня, ни твой скот, ни твой чужеземец, который в твоих вратах.  Ибо шесть дней созидал Господь небо и землю, море и все, что в них, и почил Он в седьмой день. Потому благословил Господь день субботний и освятил его» (Шмот, 20: 8-11)

Воспользуемся мидрашем «Шмот Раба» чтобы вкратце передать суть этой важной заповеди:

«Четвертая Заповедь: соблюдать шаббат.

Эта Заповедь включает в себя запрещение выполнять в шаббат любую из тридцати девяти основных работ. (Детали и подробности этих работ настолько сложны, что только человек, тщательно их изучивший, сможет избежать осквернения шаббата).

Кроме того, шаббат выделяется произнесением брахи в начале шаббата и по его окончании. Мы выполняем это, делая кидуш и авдалу. Шаббат следует отмечать особенно вкусной пищей и праздничной одеждой.

Человеку возмещаются все деньги, которые он истратит в честь шаббата. Хотя доходы каждого человека определяются на весь год в Рош Ашана, деньги, истраченные в честь шаббата, Йом Това, Рош Ходеша, а также на обучение детей Торе, не включаются в эту сумму. Если человек тратит больше, то Ашем вернет ему больше, если он уклоняется от этих расходов, Ашем соответственно вернет ему меньше.

Шаббат должен быть днем духовных исканий: молитвы и изучения Торы. В этот день не следует думать о незаконченных трудах недели, нужно отвлечься от мирских дел.

Тот, кто отдыхает в седьмой день, свидетельствует тем самым, что Творец создал мир за шесть дней…

 Мы уже говорили о том, что враги и ненавистники  еврейского народа тысячелетиями препятствовали нам исполнять эту заповедь по Законам Торы. Но чем больше они усердствовали и исхитрялись в борьбе с упрямыми евреями, тем самоотверженнее «упрямцы»  сохраняли верность святому шаббату!

Как мы уже отмечали, одним из таких великих «упрямцев» был и наш незабвенный учитель — рав Ицхак Зильбер (זצל).

Продолжим приводить примеры этой верности и самоотверженности в эпизодах его героической жизни:

Война

Помните журнал под таким названием, когда-то — сугубо атеистический?

Я окончил университет первого января сорок первого года, и в тот же день пошел работать в школу в село Столбищи. С собой у меня было письмо от университетского профессора Николая Григорьевича Чеботарева, в котором он просил предоставить мне, помимо общего для всех выходного, еще один свободный день — для консультаций по поводу моей научной работы.

Тогда в Союзе была шестидневная рабочая неделя с выходным днем в воскресенье. Естественно, я выразил пожелание, чтобы мне освободили ”конец недели”, то есть, как вы понимаете, субботу, последний день перед общим выходным. Мне такой выходной предоставили. Правда, пользовался я им только полгода — во время войны меня дополнительного выходного лишили.

Профессор Чеботарев, специалист по высшей алгебре, был членом-корреспондентом Академии наук СССР, ученым с мировым именем. На ежегодных международных симпозиумах ему неизменно поручался главный — обзорный — доклад о сделанном в этой области науки за год. Профессор продолжал руководить моей научной работой и после того, как я окончил университет.

Думаю, профессор догадывался о настоящей причине моей просьбы насчет “дополнительного выходного”, но виду не подавал. Он был очень порядочный человек…

УЛИЧНЫЙ ПАТРУЛЬ

На призывной пункт меня вызывали десятки раз. Но в армию не брали. Молодость у меня, что ни говори, была не слишком легкая: с четырнадцати до семнадцати, как раз в годы интенсивного роста, я работал, да не по шесть, а по двенадцать часов в день. Чуть не после каждой субботы мне грозили увольнением. Я был сильно истощен и нервно, и физически, весь подергивался, да и со зрением у меня было плохо. Сейчас־то я относительно здоров, а тогда, если очень уж хотели взять, писали: ограниченно годен. Иногда давали броню (закрепление на работе, которое освобождает от армейской службы). Так и тянулось.

Война в самом разгаре, положение на фронтах тяжелое. Требовались люди. Их ловили прямо на улице и отправляли на фронт. Как-то в сорок третьем, в субботу, шел я по улице без документов (на территории без эрува — специального ”ограждения” вокруг города, где разрешено переносить вещи в субботу, — нельзя ничего носить с собой; а в Казани эрува не было). Надеялся, пройду как-нибудь. Останавливает меня милиционер:

—    Документы!

—    Нет документов.

Он записывает имя, адрес и объявляет:

־ Ты мобилизован. Полчаса на сборы.

А дело, напоминаю, было в субботу.

Я прихожу домой и говорю:

—    Папа, меня забирают в армию. Немедленно. Дали полчаса на сборы.

Отец спрашивает:

—    Ты недельную главу всю прочитал?

Еврей обязан дважды в неделю прочесть недельный раздел Торы, причем один раз — с Таргумом, переводом-комментарием; до субботы я обыкновенно успевал прочесть, но иногда оставался должок. Я говорю:

—    Нет.

—    Что же ты стоишь? Там же у тебя не будет Хумаша (Пятикнижия). Дочитывай.

Я сел читать.

Но с властями шутить нельзя. Я дочитал и пошел к ним. И опять по какой-то причине отложили мою отправку. Тут меня взяли преподавать в очередной техникум и дали броню. Но до сих пор помню, как спокойно отец сказал: ״Ты ведь раздел не прочитал, а там у тебя не будет Хумаша. Так прочитай сейчас”.

Мои секреты

КАК Я СОБЛЮДАЛ СУББОТУ, КОГДА ПРЕПОДАВАЛ

Я учительствовал около двадцати лет, с сорок первого по шестидесятый, и прервал эту деятельность не по своей воле.

За два десятилетия я выработал массу приемов маскировки. Поделюсь с вами —    пусть они вам никогда не понадобятся — своими секретами.

Первый и основной принцип — всю неделю я работал на субботу. Собственно, я этот принцип не придумал, так оно и полагается: все лучшее из того, что у нас есть, лучшую пищу и лучшую одежду, мы оставляем на субботу. Неделя и должна быть подготовкой к субботе.

В начале недели я старался рассказать побольше, дать ученикам весь запланированный на неделю материал, чтобы в последние дни мы могли только упражняться в решении задач и примеров.

Накануне субботы я заранее заполнял журнал: указывал темы уроков, проставлял оценки ученикам, которых намечал опросить, и старался запомнить их фамилии. Это можно было сделать и задним числом, скажем, в понедельник, но я подстраховывался на случай так называемого ”посещения”. Могли прийти с проверкой завуч школы, директор, инспектор гороно (городского отдела народного образования) или кто-то из Института усовершенствования учителей, перенять опыт…

«Мама просила завуча составить расписание так, чтобы, у нее в пятницу вечером не было уроков.

— Вам надо, вы и составляйте, — обрадовался завуч, что может свалить на кого-то нудное дело.

Мама и составила, учла и удовлетворила пожелания всех учителей. Все были довольны. Кроме завуча, который стал посматривать на маму косо: уж не метит ли она на его место?»          (Из рассказа рава Бенциона).

Я убедился и могу утверждать: подвергая человека испытанию, Б-г всегда дает ему силы это испытание выдержать. Было бы желание. Нельзя сказать: ”Я был вынужден украсть, убить…” Так не бывает. Если бы ты знал, что тебе придется заплатить за это тридцать тысяч долларов, ну, сорок, — ты бы точно удержался. Вы скажете — неудачный пример: человека тюрьма не останавливает, как же его деньги остановят?! А я говорю — остановят. Деньги сильнее, чем тюрьма. За деньги убивают. Тот, кто не боится Б-га, все сделает за деньги. И от многого за деньги удержится. А если не удержался — значит, не хотел! Но силы устоять перед испытанием — есть!

Мы вышли из страны, где все воруют. Как использовать это качество для добра?

Красть время для Торы!

Должен признаться: я много обманывал советскую власть, много времени у нее украл. В субботу я всегда являлся в класс с опозданием, минут через десять после звонка, независимо от того, ждет меня там какой контролер или нет. Это был мой второй рабочий принцип. Как этот долг отдать сейчас — не знаю.

Но вот я в классе. Инспектор уже сидит на задней парте, ждет. Я вдруг ”спохватываюсь” — ох, забыл журнал. Отправляю кого-нибудь из учеников за журналом. Журнал доставлен. Предлагаю принесшему: ”Отметь, кого нет в классе” (обычно это делает учитель), — а сам ”наверстываю время”: велю ученикам открыть задачники и называю номер примера или задачи. Один ученик решает у доски, остальные — в тетрадях.

Теперь представим себе, что ученик у доски забыл или не знает формулу. В любой другой день я бы написал формулу на доске сам. Но суббота! И я поднимаю одного, другого, третьего ־ пока кто-то не напишет. И так я веду весь урок — только примеры и задачи.

Третий принцип касался тактики действий с учениками-евреями. Это тоже ведь надо заранее обдумать. В субботу я евреев к доске не вызывал, а к сидящим за партой подходил и говорил: ^,,Тебе тема сегодняшнего урока понятна, можешь не писать”.

Что интересно: инспектировали меня не раз, и неизменно уроки в субботу или в праздники получали самую лучшую оценку. Лучшую! Инспекторам очень нравилось, что ”учитель только руководил классом, а весь класс увлеченно работал”.

Потом, после урока, спрашивают:

—    Ну, как насчет оценок?

Я велю принести журнал и показываю:

—    Вот видите: Федоров ответил на все вопросы — получил ”четыре”, ”хорошо”! Андрей с несколькими вопросами не справился — я поставил ему ”тройку”.

—    Ну что ж, справедливо!

А оценки поставлены до захода солнца в пятницу!

Этим своим правилам я следовал постоянно.

Ситуации, конечно, бывали разные. Скажем, выпал на субботу государственный экзамен. Знаете, как он организуется? Учитель приходит в школу заранее, комиссия вскрывает специальный конверт с экзаменационным заданием и передает его учителю и двум ассистентам. Задачу следует решить самому, затем написать на доске ее условия, написать также примеры и ждать, пока задачу и примеры не решат школьники. Экзамен продолжается шесть часов.

Тут, конечно, трюки, разработанные для урока, не годятся. Как быть? Писать я, разумеется, всегда предлагал ассистенту: ”У тебя почерк лучше, а решение я продиктую”. Ассистента это обычно устраивает. Я диктую, он записывает на доске — и все в порядке.

Но что делать, если среди экзаменующихся — ученик-еврей?

Как я поступал в таких случаях в классе, я уже говорил. Но на экзамене? По-разному выкручивался. Помню паренька, семья которого приехала в Казань из Биробиджана. Он собрался было писать, но я ему сказал: ”Иди домой. Я тебя знаю, засчитаем так…” И сошло.

Случались и курьезы. На субботу у меня было много ”патентов”. Но однажды, в субботу перед экзаменами, когда занятия уже закончились и ждать инспектора не приходилось, я пошел давать консультацию, что называется, с голыми руками, ”невооруженный”.

Я тогда работал в Ленинградском учетно-кредитном техникуме, эвакуированном в Казань. Это было в субботу, двадцать шестого Тамуза сорок пятого года, первый йорцайт отца. В шесть утра я помолился в миньяне, там же сказал кидуш над двумя кусочками хлеба и побежал к восьми в техникум.

Начинаю отвечать на вопросы. Тут вбегает директор. В руках —    лист с какими-то подписями.

—    Исаак Яковлевич (так меня звали официально, потому что отец, меняя фамилию на ”Зильбер”, поменял и имя на ”Яаков”), — обращается он ко мне, — эту бумагу необходимо до девяти сдать в Министерство просвещения. Все подписи есть, только вашей не хватает. Подпишитесь, и я убегаю.

Что прикажете отвечать?

—    Борис Лавович, — говорю, — ребята совсем изнервничались. У них экзамен на днях, а я как раз отвечаю на вопрос. Не хочу прерываться. Минут через десять зайду к вам в кабинет.

Он отправился к себе, я поспешно извинился перед учениками: мол, голова разболелась — и удрал.

Прихожу в школу в понедельник. Директор недоволен:

—    Что с вами стряслось? Я ведь ждал!

—    Ох, простите, пожалуйста! Так голова разболелась, что я и забыл совсем!

И это еще пустяки, ерундовый случай.

И так было всю жизнь!

ПЕРВЫЙ ШАббАТ В ЛАГЕРЕ

«Жена потом шутила, что с курорта не пишут таких писем, какие я писал из лагеря: ”Здесь очень хорошо, в туалет хожу, когда пожелаю, весь день работаю на свежем воздухе…”

Когда меня привели в лагерь, подошли двое заключенных и один из них спросил на идиш:

—    А ид? (Еврей?)

—    Да.

Он говорит:

—    Чем помочь?

Я отвечаю:

—    Не хочу в субботу работать.

—    Ладно, — говорит, — в пятницу в шесть (вечером, в смысле) придешь, будет тебе больничный.

Я очень обрадовался. Но воспользоваться бюллетенем не пришлось. Почему? Потому что я по-настоящему оказался в больнице.

Меня направили на лесоповал. Вдвоем с напарником мы должны были таскать и складывать бревна. Чтобы уложить бревно, мы по узкой доске поднимались на верх штабеля: он впереди, я сзади.

Подъем был крутой, я боялся упасть и шел осторожно. Напарник заметил это и, как только я ступал на доску, начинал на ней приплясывать, чтобы меня напугать. Так он плясал во вторник, в среду, а в четверг я сорвался и упал вместе с бревном. Счастье, что очки сразу свалились, а то бы остался без глаз.

Расшибся я основательно, если судить по тому, что продержали меня в лагерной больнице три недели, а там ”просто так” не лежат. Левая рука у меня так и не восстановилась полностью. Я лежал забинтованный и себя не помнил от радости — три шаббата свободен! Найди я клад в миллион долларов, и то, наверно, так бы не радовался.

Но прошли три недели, и вот меня выписывают, да еще перед самой субботой. Что делать? Когда в субботу меня погнали работать, я сказал, что у меня еще болит рука. Бригадир обратился к врачу, тот говорит:

־ Раз я выписал, значит, может работать.

Бригадир стал меня бить. Я убежал и спрятался в сломанной лодке: их там много было на берегу реки (река тоже была в зоне).

В двенадцать часов идут обедать. Слышу, один заключенный говорит: ”Смотри, кто-то лежит в лодке”. Что делать? Если охранники меня обнаружат, не миновать обвинения в саботаже. Вижу, прямо в мою сторону идут несколько заключенных, и среди них тот самый еврей, который обещал мне больничный, — Семен Семенович Лукацкий. Он был еще довольно далеко, но, что называется, в пределах слышимости. Я подумал: он все-таки одессит, идиш, наверно, знает. И шепчу:

—    Семен Семенович, фарклап зей дем коп (”заморочь им голову”).

Это чтоб меня не заметили. В ответ раздается бодрый голос:

—    Между прочим, сегодня в газете — статья великого Сталина (заключенный, понятно, Сталина назвать ”товарищем” не может). Экономические проблемы при строительстве социалистического общества. Такая глубина мысли! Хотите, почитаем?

Кто посмеет отказаться? Остановились, и он начинает читать и комментировать. Болтает, болтает, вдруг я слышу:

—    Как говорит известная латинская пословица, баалт зих ин а цвейтн орт (на идиш — ”спрячься в другом месте”).

И чтение продолжается.

Я потихоньку выбрался из лодки, прошел метров сто и спрятался под другой. Была осень, шел дождь. Много часов я пролежал, не поднимая головы.

Кончился рабочий день. Без четверти пять прозвучал гудок отбоя, а я все лежу — ничего не слышу.

Заключенных выстроили, пересчитали — одного не хватает. Стали искать и нашли меня только через сорок пять минут.

Сорок пять минут люди стояли под холодным дождем, а в столовой стыла еда. Вы представить себе не можете, что творилось, когда меня нашли… Каждый готов был разорвать меня на тысячу кусков:

—    Из-за этого жидка столько мок! В столовую опоздал!

Я с ужасом думал: ”Ведь это только первая суббота!”

В этот вечер я читал ”слихот” (покаянные молитвы перед Рош-а־Шана — Новым годом) так сосредоточенно, как, может, молился раз в жизни — когда в Столбищах сбился с дороги и замерзал. Меня не покидала мысль, что Б-г укажет мне путь.

И я опять увидел, что есть Тот, Кто слышит молитву. Кончил я молиться, вышел на улицу  и встретил Кольку-нарядчика. Нарядчик — это человек, который направляет на работу. Я говорю:

—    Слушай, Коля! Ты видишь, с бревнами у меня не получается. Я хочу другую работу.

Он спрашивает:

—    Какую?

А Лукацкий меня уже научил, что просить.

Кстати, о Лукацком. Старый коммунист из Одессы, он оставил семью, поехал в деревню, где никак не удавалось добиться ”сплошной коллективизации” (Сталин сгонял крестьян в колхозы, а они как могли сопротивлялись), три года там провел — и все для того, чтобы довести район до нужной кондиции. Не видел и не понимал человек, что делает. Большой грех взял на душу!

Сел он за какую-то финансовую ерунду — он был директором типографии. Он и в лагере был такой же: хлебом не корми — дай поговорить о марксизме-ленинизме!

В лагере мы сблизились и продолжали встречаться и на воле. Я жалел его жену: она тяжело переживала, что сын женился на русской и внуки у нее — неевреи. Тихий, покладистый парень, сын ее любил детей, дорожил семьей — что тут поделаешь? А я сказал: ”Ничего, уладится”. И вдруг — ни с того, ни с сего — жена Лукацкого-младшего взбрыкнула и потребовала развода. Вторым браком парень женился на еврейке. Осуществилось мое благословение. А Семен Семенович, выйдя из лагеря, уже зажигал ханукальные свечи и стал немножко выполнять мицвот!

Итак, Лукацкий меня научил, что просить.

—    Надо, чтобы ты ни от кого не зависел, — сказал он. — Есть работа — воду носить для умывания. (Водопровода там не было.) Конечно, натаскать воды на три тысячи человек одному трудно, но, если будешь один, как-нибудь выкрутишься в субботу.

Поэтому я сказал Кольке:

—    Хочу носить воду для умывален.

Он говорит:

—    А что я с этого буду иметь?

—    Двадцать пять, — говорю, и тут же вручаю ему пятнадцать рублей — аванс, так сказать.

С того вечера у меня появилась возможность не работать в субботу. И я носил воду до конца срока».

(Продолжение подобных рассказов можно прочитать в книге Рава «Чтобы ты остался евреем«)