Статьи

«…  А на восьмой день обрезана будет его крайняя плоть» (Ваикра, 12:3). Этот закон, по которому нужно совершать обрезание на восьмой день, уже был дан нашему отцу Аврааму: «Восьмидневным да будет обрезан у вас всякий мальчик во всех поколениях ваших» (Берешит 17:12). А в нашей главе эта фраза открывает новую деталь: «На восьмой день — даже в шаббат» (Шаббат, 132 а).

Мидраш в связи с этим приводит притчу:

К царю приходят двое придворных, но мы не знаем, кто из них более почтенный и уважаемый. Когда один из них уступает другому, становится ясно, что этот другой стоит выше. Точно так же, «шаббат равносилен всем заповедям» (Иерушалми, Брахот 1:5), и «велико обрезания, ибо в нем заключено тринадцать союзов» (Недарим, 31 б). Однако мы не знаем, какая из этих заповедей важнее. Когда же шаббат уступает обрезанию, становится ясно, что обрезание важнее.

Отсюда можно выучить, что седьмой день недели— это наше свидетельство о том, что Всевышний сотворил небо и землю, а обрезание — знак того, что мы Его служители, отмеченные Его печатью. Нам нужно понимать, что недостаточно знания о том, что Творец создал мир — мы еще должны быть Его слугами, соблюдающими Его приказы. Эта задача — наше главное призвание, цель нашего прихода в этот мир!

И еще одна деталь, объясняющая  упоминания заповеди о брите  в главе «Тазрия«: Эта мицва излагается повторно для того, чтобы научить нас дополнительным подробностям, касающимся ее выполнения.

Обрезание должно совершаться днем, а не ночью, — как и жертвы, которые приносятся лишь в дневное время.

Почему обрезание нельзя сделать раньше, чем на восьмой день?

На это есть несколько причин:

1. Ашем повелел, чтобы мы ждали до того дня, когда — как Он знает — ребенку хватит сил перенести операцию.

2. Обрезание подобно жертвоприношению, ибо оно приводит ребенка под крылья Шхины. Поэтому требуется, чтобы ребенок пережил хотя бы один шаббат, чтобы святость шаббата освятила и возвысила его. (По тем же соображениям животные не пригодны в жертву ранее восьми дней от роду.)

По случаю приезда близкого друга царь устроил торжественный пир. Но прежде, чем сесть за стол, царь сказал своему другу: «Негоже приниматься за еду, пока ты не представился царице, ибо нет ничего в этом дворце прекраснее, чем она».

Так и Всемогущий постановил, что до тех пор, пока ребенок не повстречается с царицей Шаббат и не впитает в себя ее святость, он не готов подвергнуться обрезанию…

Как свидетельствует тысячелетняя история еврейского народа заповедь обрезания потомки Авраама выполняли, преодолевая противостояние народов мира, которые стремились навсегда лишить избранный народ возможности вступить в завет с Б-гом Исроэля через брит Авраама!

На мой взгляд, в этом очень «преуспели» коммунисты в бывшем Советском Союзе, которые, подобно древним мицрим, исхитрились против евреев, так что они «потеряли интерес» к этой важной заповеди Торы.

Однако, как свидетельствует та же история, что в этих условиях, несмотря ни на что, остались евреи, не только сохранившие верность обрезанию, но и помогавшие, рискуя многим, исполнять эту заповедь евреям, даже очень отдалившимся от Торы!  Одним из таких героев был рав Ицхак Зильбер (זצל). Вот примеры его героизма:

Бриты в Казани

РАВ ШЛОМО БОКОВ

В те времена, о которых я рассказываю, рав Шломо Боков, моэль из Саратова, был уже человек немолодой. Три его сына погибли на фронте, забота о внуках (все внуки жили в доме деда — почему, могу только догадываться) легла на старика и его жену. Жили трудно. Но когда раву сообщали, что надо сделать ребенку брит-милу, он бросал все свои дела и ехал, куда надо.

В Казани бриты делали нечасто (если учесть, что евреев было несколько тысяч), а поскольку город был бедный и люди не могли в одиночку осилить покупку билета моэлю, приходилось ждать три-четыре месяца, пока не соберется три брита.

И вот в сорок девятом году рав Шломо приехал в Казань, сделал несколько бритов и уже собирался на вокзал, когда узнал, что у меня родился сын. Рав тут же сдал билет и неделю ждал в Казани брит-милы, оставив жену со всеми внуками. Когда наступил день обрезания, рав сказал, что ждал такого брита двадцать пять лет.

Дело в том, что в двадцать четвертом году ввели закон, по которому рожениц выписывали из роддома не раньше чем на девятый день (полагаю, не обошлось без вездесущей Евсекции), и четверть века не было у рава ни одного брита на восьмой день, как предписано Торой.

Как мне удалось добиться, чтобы Гиту выпустили из роддома на восьмой день?

Жена министра здравоохранения Софья Иосифовна Кошкина, еврейка, врач-гинеколог по профессии, занимала видный пост в министерстве. Я обратился к ней. Я не знал, что она за человек, донесет или нет, но решил: попробую. Зайду в кабинет, увижу ее — и пойму.

Вошел и говорю:

—    У меня к вам просьба. Я еврей, у меня родился сын, и я хочу, чтобы жену выписали из больницы на восьмой день.

Она говорит:

—    Зачем?

Я объяснил, что Б-г приказал на восьмой день делать обрезание, а рожениц отпускают на девятый.

Софья Иосифовна записала номер роддома. На восьмой день я пошел к соседу, попросил приготовить все необходимое, пригласил друзей, еще не зная, выпишут жену или нет. На всякий случай решил быть готовым. В два часа ее выпустили, и брит состоялся.

После этого еще один еврей тоже добился выписки вовремя, и у рава Шломо Бокова в Казани была еще брит-мила на восьмой день.

Я пришел поблагодарить Софью Иосифовну: ”Вы сделали мицву — дело, угодное Б-гу”. Она заплакала: ”Я знаю, что такое мицва. Но чего стоит мицва женщины, которая замужем за неевреем?”

Много всякого повидал рав Шломо. Он рассказывал, что приехал как-то на брит-милу в Чувашию, в город Алатырь, и застал семью сидящей ”шива” — по внезапно умершему отцу новорожденного мальчика. Мать и не думает о брит-миле: ”Какая брит-мила    отца нет!” Что в такой момент скажешь? Он собрался было уходить. Но тут вмешалась девочка, сестра малыша:

—    Мама, ну почему? Почему ты отказываешься? Отец так этого хотел! Надо сделать!

И мать согласилась.

Умер рав Боков в Куйбышеве. Кажется, в пятьдесят первом году, точно не знаю — я в то время сидел и узнал о его смерти позже. Как мне рассказали, он поехал делать брит-милу, в дороге ему стало плохо. Едва добрался до синагоги, прилег на скамью ־ и умер.

Это произошло в пятницу, зимой, когда день кончается рано. В субботу хоронить нельзя. Держать тело в синагоге — нежелательно: коаним не смогут войти (им нельзя находиться под одной крышей с умершим). Надо успеть похоронить до наступления субботы…

Волокиты с похоронами всегда хватает, а тут — пошли на кладбище, смотритель говорит:

— Есть одно готовое место — вчера заказали, но пока никто не пришел.

Подождали, сколько можно, а потом рава Шломо Бокова, благословенна его память, похоронили.

РАВ АВРОМ-ДОВИД БАРОН, МОЭЛЬ ИЗ ТАРТУ

Я уже говорил, что и во время войны в Казань время от времени приезжал моэль, реб Авром-Довид Барон. Он был из эстонского города Тарту, но в начале войны эвакуировался с семьей в Чувашию, в Алатырь, откуда к нам и приезжал. Однако, как вы уже знаете, в войну поездки из города в город без специального вызова были невозможны. А моэль нужен. Как быть?

Мне стало известно, что Финансово-экономическому техникуму, где я в свое время работал, требуется бухгалтер. Я предложил: ”У меня есть для вас подходящий бухгалтер” — и получил на него соответствующий вызов.

Моэль приехал, выполнил обрезания. Надо возвращаться. Но как? Я посоветовал ему пойти в этот техникум и попытаться поработать. Его взяли было, но он слабо знал русский и ему скоро отказали. Он попросил бумагу, что ему разрешено вернуться назад, и благополучно уехал.

После войны реб Барон вернулся в Тарту, где при советской власти не стало ни синагоги, ни миквэ, ни кашерного мяса. Реб Барон собирал у себя миньян по субботам и праздникам и, будучи не только моэлем, но и шохетом, обеспечивал мясом свою и еще несколько семей. И детей воспитал евреями.

Когда старший сын реб Барона начал задумываться над тем, какую профессию выбрать, чтобы в будущем без помех соблюдать субботу, отец рассказал ему обо мне: мол, живет в Казани математик, соблюдающий субботу. Паренек и говорит: ”Решено. Я стану большим математиком, профессором. И буду соблюдать субботу. Беру на себя такое обязательство”. И он действительно стал крупным математиком. Сегодня он профессор университета имени Бар-Илана в Израиле. Он вспоминает:

«Честно говоря, не помню, чтобы я обязался стать ”большим математиком”, — в математике я был не силен: во втором классе получил по арифметике переэкзаменовку, в третьем — дополнительную работу на лето, разве что в пятом начал что-то понимать. Но вперед не слишком продвинулся, потому что в шестом образование мое надолго прервалось.

Мне было двенадцать лет, когда началась война. Из Эстонии, которая примерно за год до того стала советской, мы эвакуировались в Чувашию. В Чувашии я пошел не в седьмой класс, а на работу — другой. возможности не нарушать субботу не нашел. Работал в часовой мастерской. Это стало моей профессией на долгие годы, в общей сложности на одиннадцать лет.

Вернувшись после войны в Эстонию, я через полгода снова стал часовщиком: работал на так называемой ”точке”, принадлежавшей большому комбинату. Комбинат разбросал по городу множество ремонтных ”точек”, где посменно работали два человека. Мы с напарником-эстонцем наладили отличную ”систему”: он выходил

на работу по субботам, а я — по выходным дням, в воскресенье. Такое благополучие держалось несколько лет.

В городе открылась вечерняя школа. Учились в ней рабочие да несколько молодых офицеров, парней без образования, получавших офицерское звание на фронте, когда командиры один за другим выбывали из строя. В школе занимались всего четыре дня в неделю, суббота в их число не входила, и я пошел учиться.

Я проучился в ” вечерке” года два, когда пошли paзгoвopы, что комбинат собирается объединить ”точки” в одну мастерскую. Что делать? В такой мастерской свои порядки уже не установишь. Надо уходить. Куда?

Тут я вспомнил, как рав Ицхак говорил моему отцу, что лучшая специальность для шмират шаббат — соблюдения субботы — математика.

”Вечерку ” я закончил еще в качестве часовщика, успел. Поступил в университет, закончил с отличием. Потом — аспирантура: единственный еврей в группе, я получил единственное вакантное место в аспирантуре — шаббат помог. Защитил диссертацию. Неожиданно для себя стал доцентом: я-то ведь думал, что буду школьным учителем.

Университетским преподавателям предлагали высказать свои пожелания при составлении расписания лекций, и я с календарем в руках продумывал его на полгода вперед, заготовляя отговорки, почему беру именно эти дни, а не другие. Но однажды, когда Рош-а-шана пришелся на четверг и пятницу, я не нашел решения.

Объяснить отсутствие лекций три дня подряд (два дня Рош-а-шана и в субботу) было невозможно. А ведь потом еще следуют Йом-Кипур и Суккот! Никакие математические выкладки не помогали, как ни комбинируй. И тут произошло что-то совершенно неожиданное. Ко мне подошел коллега, известный тартуский профессор, и попросил помочь: он уезжает на семинар и хотел бы поменяться днями лекций. Я изобразил сомнение: трудновато, мол. Но ради тебя сделаю! И отдал ему свои лекционные часы в Рош-а-Шана, Йом-Кипур, Суккот и Шмини-Ацерет. Так Б-г меня выручил.

В Израиле я стал, как здесь говорят, полным профессором. Но и сегодня «большим математиком” себя не чувствую. Зато всегда чувствовал и чувствую, что шаббат меня ведет и спасает на всех моих путях.

Из рассказа проф. Шимшона Бар-Она, сына реб Аврома-Довида Барона

У ШПИГЕЛЬМАНОВ — МАЛЬЧИК!

У казанского еврея по фамилии Шпигельман родился мальчик. Мы были знакомы, и я предложил ему сделать сыну брит-милу. Он категорически отказался. Сколько я ни ходил к нему, сколько ни убеждал и ни умолял — ничто не помогло. Что поделаешь? Нет так нет.

И вдруг он приглашает моэля, миньян, ставит бутылку водки и дает цдаку (пожертвование)! И это в Казани, где брит обычно делали тайно и так, чтобы отец ребенка был к этому как бы непричастен: на время брит-милы отец уходил из дому.

В чем секрет? Его спросили, и он признался — после того, как я говорил с ним и он отказал, пришел к нему во сне покойный отец:

—    Сын мой, если ты не сделаешь ребенку брит, я тебе не отец.

Недавно этот человек приезжал в Израиль и был у меня в гостях.

Почему я так относился к этому? Почему, если надо было, ходил и умолял родителей, чтобы сделали ребенку брит-милу? Потому что брит ־ очень серьезное действие. Отказ от него — не шутка. И не всегда последствия отказа видны сразу, иногда ־ спустя годы…

                                                                                                                                                                      (Из рассказа доктора Яакова Цацкиса)

У одного из моих казанских друзей родился сын. Молодой отец (мы тесно дружили, я занимался с ним математикой и помог ему перепрыгнуть через курс, когда он учился в институте) отказался сделать ребенку брит.

Это была полная неожиданность.

Отец у него был человек особенный, глубоко верующий. Немыслимая вещь для него. Как?! В его семье?! Его сын не выполнит такую важную заповедь по отношению к своему сыну?! Он не мог такого пережить.

Да и я никак этого не ожидал. Отказ был совершенно беспричинный, никаких ”идей” за ним не стояло. Я уговаривал, он выкручивался, мямлил что-то, но — не делал. Очень уж ему жена ”культурная” досталась, и не так жена, как грозная теща. Я-то думал, он будет человек, скажет: я так хочу — и точка. А он только дрожал перед ними.

В эти семь дней, что мы умоляли его сделать брит, умер его тесть. Но они люди ”здравомыслящие”, их ”суевериями” не проймешь! В эти же семь дней умирает его отец. И он все-таки не делает…

Я не утверждаю, что это связано. Так случилось. Но он был единственный из всех, кого я знаю, с кем так случилось. Особенная была семья.

В девяносто третьем году я приехал в Россию и встретился с этими людьми. Их единственный сын умер восемнадцатилетним. Никого у них не осталось. Мне их страшно жалко, этих людей.

Ну, а что касается связей и закономерностей… Общеизвестно — за рулем пить нельзя. Однако и пьяные, бывает, благополучно ездят, и трезвые, бывает, разбиваются. Ну, а если пьяный попал в аварию, что вы скажете? Пить меньше надо! Вот и у евреев свои ”правила дорожного движения”.

Сказано в Торе, что когда нашему праотцу Аврааму исполнилось девяносто девять лет, явился ему Б-г и сказал: ”Я заключаю союз между Мною и между тобой и твоим потомством после тебя… навеки — быть Б-гом тебе и твоим потомкам после тебя. И Я дам тебе и твоему потомству после тебя землю, где ты живешь… и Я буду им Б-гом… А ты храни союз со Мной, ты и твое потомство после тебя во всех поколениях… Вот Мой завет: чтобы обрезан был у вас всякий мужского пола… И будет [брит-мила] знаком союза между Мною и вами. Восьмидневным обрезан должен быть… А кто не обрежет крайней плоти своей — отсечена будет та душа от своего народа; Мой завет он нарушил” (Брешит, 17:7-14).

Отсекается душа — это не шутка!

ПОСЛЕДНЕЕ ОБРЕЗАНИЕ, ЧТО Я УСТРОИЛ В КАЗАНИ

Я давал частные уроки математики сыну казанского шапочника по фамилии Ревзин. Был он коммунист и, приводя сына на урок, неизменно демонстрировал мне свою марксистскую эрудицию и пересказывал биографию Карла Маркса. Но еврейская душа была и у него.

У дочери Ревзина родился мальчик. Ревзин пришел ко мне и говорит, что хочет сделать внуку брит, да зять не соглашается. Угрожает бросить семью, если обрезание все-таки сделают.

Я отправился на переговоры, но ничего не вышло. Здесь было дело серьезное, принципиальное. Несколько раз приходил, убеждал как мог — не хочет, и все.

А тут как раз приехал моэль из Свердловска. Побыл в Казани, сделал два-три брита и собрался уезжать. Оставалось всего несколько часов, когда еще можно было сделать брит. Как быть? Придти в семь утра, до того, как отец ребенка уйдет на работу? Ну, не в семь, ну, в семь с половиной. Что пользы? А позже — не могу, самому на работу надо. Решили: давай попробуем все-таки, зайдем…

Было раннее утро, когда мы с моэлем после молитвы явились к Ревзину. Сидим в кухне, беседуем. Старик Ревзин говорит:

—    Что я могу? Я уже говорил с зятем сколько мог, и все без толку. Если бы его хоть дома не было!

Сидим. Мы — в кухне, зять — в комнате: они жили вместе.

Вдруг Ревзин спрашивает у моэля:

—    А ножичек у вас с собой?

Тот отвечает:

—    С собой.

Ревзин говорит:

־ Вы знаете что? Подождите!

Дал знак — пришла дочка с ребенком.

—   Давайте, делайте!

—   Но зять сейчас здесь! Как бы не помешал?

—    Делайте, делайте!

Прямо в кухне — тесно, сквозит — и сделали. Выходит зять. Ну, думаю, сейчас нам достанется! А парень подходит к моэлю, жмет ему руку и говорит:

—    Мазаль тов, дедушка! Еще сын родится — еще раз сделайте.

Ну, что вы скажете про человека? Можно его предсказать? Я и не спрашивал, откуда перемена. Какая разница! Получилось — и хорошо. Свыше помогли.

Съели мы по прянику и разошлись: моэль — на вокзал, а я — на работу.

Это было в пятьдесят девятом году, а в шестидесятом я вынужден был из Казани бежать.

Добавлю только, что этот упрямый зять, как мне передавали, сказал кому-то после моего отъезда:

—    Жаль, что Зильбер уехал. Кто бы мной без него интересовался — делать брит, не делать брит! Кому бы до меня дело было?