Статьи

Говорит  мидраш, что разведчики, посланные Моше-рабейну не пришли в окрестности Хеврона, где находится Пещера Махпелла, так как, побоялись отправиться туда для молитвы. Известно было, что в том месте обитают великаны.

Один лишь Калев бен Йефунэ пренебрег опасностью, он решился посетить святое место, где погребены наши праотцы, ибо рассудил так: «Как я могу избегнуть того, чтобы быть втянутым в заговор лазутчиков? Иеошуа защищен молитвой Моше, я же должен просить Ашема о помощи».

Поэтому он вошел в Пещеру, чтобы помолиться. Вместе с ним вошла и Шехина, чтобы сообщить праотцам о том, что пришло время их потомкам завоевать Землю. Калев пал наземь у могил праотцов и взмолился: «Отцы мира сего! Молю явить милость ко мне, дабы я был спасен от заговора лазутчиков!»

Что мы из Торы знаем об этом месте? Прежде всего, что это место купил у хеттийцев  наш праотец Авраам, с целью захоронить свою умершую жену Сару. Позже, его тоже здесь похоронили, и Махпелла навсегда приютила, также, и праотца Ицхака с женой Ривкой, праотца Яакова с Леей. Через несколько сот лет после последнего захоронения в Махпелле, расположенной в Хевроне, это место (Хеврон) вновь упоминается в Торе. В нашей недельной  главе «Шлах леха» : «И взошли на юге (разведчики, посланные Моше-рабейну — Й.С.), и он  дошел до Хеврона» (Бемидбар,13:22). Великий Раши комментирует этот стих: «Калев пошел туда один (он) и простерся на могилах праотцов (в молитве) , чтобы не дать себя вовлечь в дурной замысел своих спутников…»

Только Калев бен Йефуне, представитель колена Йеуды идет — один из двенадцати — в Хеврон, с целью помолиться в заслугу праотцов о помощи Небес в его таком непростом шлихуте! Именно из его поступка мудрецы вывели предписание молиться на могилах праведников, выучив это из награды Калева в заслугу молитвы в Махпелле: устояв, в заговоре разведчиков, он удостоился войти в Эрец Исроэль , а его правнук, Бецалель, руководил постройкой Мишкана! Добавим еще один урок из поступка Калева: «Оказалось, что Хеврон — очень благополучен для молитвы!». Итак, запомним, чего удостоился представитель колена Йеуды, Калев бен Йефуне!

Вы когда-нибудь спрашивали себя: откуда Калеву стало известно о сгуле на молитву на могиле праотцов в Хевроне? Я спросил, когда работал над своей книгой «От моря Суф — до Машиаха«. Ответ, с помощью Небес, нашел в сборнике мидрашей «Меам лоэз«. Оказывается, (это мой вывод из написанного в этой книге) Калев мог выучить о сгуле на молитву в Махпелле от своей прабабушки Тамар. Отец её умерших мужей, Йеуда, не дает ей своего третьего сына, и отправляет невестку в дом отца, по его замыслу, навсегда. Шансы праведной Тамар, родить сына для царской династии, таким образом, сведены к нулю! Праведная Тамар, отправляется в Махпеллу, и молит Создателя, чтобы «ей не уйти из этого дома пустой…» Результат этой молитвы налицо: неприступному Йеуде дано увидеть в этой женщине (Тамар) потенциал родить основателя царского рода! Обратите внимание: Тамар и её правнук использовали свой шанс для молитвы в этом святом месте!

Наш незабвенטый рав Ицхак Зильбер (זצל) ни однажды в своей жизни убеждался в силе молитвы, и, конечно же, знал о сгуле молиться на могилах праведников. Он посещал такие места по возможности, еще когда жил в бывшем «Союзе». И об этом вспоминал в своей книге «Чтобы ты остался евреем»:

ПОЕЗДКА НА МОГИЛЫ ЦАДИКОВ

«В семидесятом у нас все еще не было разрешения на выезд. Браславские хасиды из Ташкента поехали в Умань. Я поехал с ними.

Прибыли поездом в Киев. В Умань надо ехать в автомобиле. А нас десять человек! Две машины брать — очень уж в глаза бросается. Да и одного-то надежного шофера найти нелегко.

Спутники мои были готовы к любым испытаниям — только бы достичь цели. Сели в легковушку, вповалку, друг на друга, и покатили. Не пятнадцать минут ехали: отправились ранним утром, а добрались глубокой ночью.

Нашей целью была не только Умань, как бывает обычно. Мы договорились, сделав небольшой круг, посетить могилы всех цадиков на пути.

Проезжая Бердичев, мы пошли на могилу великого рава Леви-Ицхака, жившего около двухсот лет назад.

Власти разрушили надгробье, евреи восстановили его и написали: ”По нитман адам хашув...” — ”Тут похоронен значительный человек рав Леви-Ицхак из Бердичева”.

И смешно, и грустно. Так ли пишут о великом человеке, при имени которого весь еврейский мир трепещет! Он говорил с Б-гом, как я с вами говорю. Всегда заступался перед Всевышним за Его не очень добросовестных рабов. И сказать о нем — ”адам хашув”?! Да и смотреть на тех, кто там остался, было грустно — считанные старики…

Я предложил заехать в Межибож, на могилы великих людей: рава Исроэла Баал Шем Това и двух его внуков — рава Баруха из Межибожа и рава Эфраима из города Седилково, автора книги ”Дегель маханэ Эфраим”. И еще там могилы евреев, погибших во времена Богдана Хмельницкого.

Поехали.

Тоже нелегко было видеть, во что это все превратилось.

В Межибоже во второй половине восемнадцатого — в начале девятнадцатого века жил великий рав Авром-Иеошуа Гэшл а-Коэн из города Опто (он умер в 1825 году). Рассказывали, что когда в Йом-Кипур он читал в молитве отрывок о службе первосвященника, то вместо слов ”ках ая омер” (”так [он] говорил”, имеется в виду — первосвященник) произносил ”ках аити омер” (”так я говорил”): он помнил, что был первосвященником в предыдущем воплощении.

На земле вокруг могилы валялись обломки надгробья, на которых еще видны были отдельные буквы. Целиком сохранилась только надпись в нижней части могильной плиты: ”Шабхуу...” -”Восхваляйте его, ибо по великой скромности своей рав не велел ничего писать о нем, кроме имени”.

Уже ночью мы прибыли на могилу рабби Носона из Браслава, ученика рабби Нахмана. Близко к ней не подходили, потому что там вертелись какие-то непонятные люди. Помолились в отдалении.

В Умани мы рассчитывали провести праздник Рош-а-Шана (четверг, пятницу) и субботу.

Там было не совсем безопасно, случалось — наезжала милиция и начиналось разбирательство: кто, зачем да откуда? Хозяйке дома, где обычно останавливались приезжие евреи, запретили принимать постояльцев. Но незадолго до нас в городе побывали евреи из Америки, и тут уж власти сами просили женщину принять гостей. Она и сказала: ”Что же я — одних принимаю, других не принимаю?” И начальство отменило запрет. (У этой женщины дочь была психически больна, и рав Иехиэль-Михл Дорфман, ныне — один из главных руководителей браславских хасидов, дал ее дочери какое-то лекарство. Больной стало лучше, и мать добра не забывала.)

Ночлег в каморке — не в отеле, конечно. В тесноте, да на полу спали. Зато с едой повезло: бывший с нами Яков Талант умел делать шхиту. Впервые за все поездки в Умань мои спутники так ”роскошествовали”. Ели кур и радовались.

Нас был миньян. На праздничную вечернюю молитву мы пошли в синагогу. Та же картина: восемь-девять стариков за семьдесят — и ни одного молодого лица. Наши привезли с собой шофар и трубили там.

В субботу вечером, после авдалы и ”мелаве малка” (трапеза после субботы, которой провожают царицу-субботу), мы уехали в Киев. Вскоре после нашего отъезда нагрянула милиция. А нас уже нет!

Я всю жизнь мечтал посетить могилу дедушки в Рагуве. При жизни я его не видел, так хоть на могиле побывать… От Киева до Вильнюса не так уж далеко — самолетом часа полтора. Я полетел в Вильнюс.

У браславских хасидов есть красивая песня — ”Таере бридер” (”Дорогие братья”). Когда мы кончили мелаве малка в Умани, все танцевали и пели: ”Дорогие братья, сердечные братья, когда мы еще увидимся? Если Б-г даст жизнь и здоровье, мы еще увидимся”.

Так я под эту песню уехал в Киев, из Киева — в Вильнюс. Прилетел ночью, когда в синагоге никого не найдешь, вошел в какой-то дом, поднялся на последний этаж и лег спать прямо на полу.

Наутро я стал искать евреев. В синагоге встретил габая, очень интересного человека, по фамилии Кав. Разговорились. Простой рабочий-строитель, но глубоко верующий, чистый человек: шестнадцать лет у них не было кашерного мяса, но он не ел трефа. Во время войны Кав жил в Татарии. Я спросил, как ему там приходилось, он сказал — терпимо, а когда узнал, что мы голодали, сокрушался, что не знал об этом: он был бы рад поделиться хлебом… После войны он с семьей вернулся в Вильнюс.

Вот что он мне рассказал.

В начале пятидесятых годов власти снесли старое еврейское кладбище, где находилась и могила Виленского гаона. Кав решил спасти могилы Гаона и его близких: детей, брата и сестры, родителей. Восемь могил он перенес на новое место. Ему помогали пять евреев.

Кав сказал мне, что на могильном камне Гаона написано: ”На кого ты нас оставил? Кто будет решать трудные вопросы?..” И попросил запомнить на всю жизнь: эта могильная плита установлена на четвертой могиле слева, но Гаон ми-Вильна — третий слева. Праха Потоцкого, польского графа, принявшего иудаизм, Кав не нашел. Этот гер-цедек, которого власти приговорили к сожжению ”за измену вере”, был похоронен рядом с Гаоном.

Я спросил у Кава, отличались ли чем-нибудь останки Гаона ми-Вильна от других. Он ответил: ”Волосы у него на голове были твердые, как иголки”. Больше я ничего не спросил. Не знаю, сохранилось ли тело. Но раз волосы были, значит, что-то сохранилось…

Кав объяснил мне, как добраться до Рагувы, но сопровождать меня не мог: не хотел оставить больную жену. Однако жена настояла: человек приехал издалека — мицва поехать с ним.

Мы поехали вместе. К сожалению, как и во всех литовских городках, там после войны не осталось в живых ни одного еврея. Во всех таких местечках еврейские кладбища были разрушены. Но кладбище, на котором похоронен дедушка, сохранилось полностью, потому что во время войны прямо на его территории шли бои и там похоронили погибших советских солдат.

Я нашел могилу дедушки. Надпись на надгробье сообщала, что он был раввином Рагувы сорок восемь лет.

Из этой своей поездки на могилы праведников, последней перед отъездом в Израиль, я возвращался домой через Москву.

ЭТРОГ ИЗ АМЕРИКИ

В московской синагоге я встретился с равом Иеудой-Лейбом Левиным, главным раввином Москвы. Он меня поцеловал и говорит:

—    Тут был твой двоюродный брат из Америки, рав Тайц, и оставил для тебя этрог.

Я обрадовался, взял этрог и вернулся в Ташкент.

Обычно я произносил благословение вместе со всеми на общий этрог, а в этом году, думаю, будет у меня собственный. Но за день до Суккот приехал еврей из Маргелана. Наш раввин Ицхак Винер, говорит, учил нас, что этрог — большая мицва на Суккот. Это все, что ему известно, но — он ищет этрог, хочет купить.

Я пошел с ним к человеку, у которого, как я знал, есть свой этрог, но тот отказался продавать:

—    Если у меня этрог дома, сын тоже будет благословлять, а в синагогу он не пойдет.

Я отдал приезжему свой. После Суккот он принес мне сто пятьдесят рублей, чего я не ожидал — я отдал ему этрог просто так. Исполнились слова Браславского ребе, рабби Нахмана: ’Никто из тех, кто ко мне поедет, не потеряет”. Действительно: поездка обошлась в сто пятьдесят три рубля — и сто пятьдесят мне вернули».