Статьи

Написано в главе «Шофтим«:  «И приди к священнослужителям, левитам, и к судье, который будет в те дни, и спроси, и скажут тебе слово решения.  И поступи по слову, какое скажут тебе с того места, которое изберет Господь, и соблюдай исполнить во всем, как укажут тебе.  По учению, какое укажут тебе, и по решению, какое скажут тебе, поступай; не уклонись от слова, какое скажут тебе, ни вправо, ни влево. А тот, кто поступит дерзко, не слушая священнослужителя, который стоит там служить Господу, Б-гу твоему, или судьи, — то умереть должен, и устранишь ты зло из Исраэля;  И весь народ услышит и устрашится, и не будут более поступать дерзко» (Дварим, 17:9).

Мидраш объясняет эти строки:

«Необходимо подчиняться постановлениям Великого Санхедрина и мудрецов Торы всех поколений!
Великий Санхедрин состоял из 71 судьи обладал полномочиями решать любой вопрос еврейского закона. Его решения становились обязательными вне зависимости от того, основывались ли они:

1. На алахе, полученной от Моше-рабейну.

2. На алахической интерпретации Торы в соответствии с Синайскими правилами.

3. На новом установлении, необходимость которого вызвана особыми современными обстоятельствами и которому должны подчиняться все евреи при условии, что это установление распространилось в народе и большая часть Общины Израиля в состоянии его исполнять.

Решение принималось голосованием судей, имело окончательную силу и было абсолютно обязательно для всех евреев, независимо от того, были они с ним согласны или нет.

Тора предупреждает: «Не отходите от того, что говорят они (судьи Великою Санхедрина)  ни вправо, ни влево!»

Даже если вы совершенно уверены в том, что судьи приняли неверное решение (то, что они назвали «правым», на самом деле является «левым», и наоборот), вы все равно должны подчиниться. Поэтому не говорите: «Как я могу есть разрешенную ими еду, если я точно знаю, что она запрещена?»

Господин Вселенной приказал нам подчинять себя конечной власти гигантов Торы, дабы сохранить ее единство. Если бы каждый еврей толковал Тору и применял заповеди по своему усмотрению, за этим неминуемо последовал бы распад Торы и, как следствие, исчезновение народа.

Почему мы произносим благословение «…Освятивший нас Своими заповедями и приказавший нам…», зажигая свечи Хануки и исполняя другие заповеди, введенные мудрецами?

Тем самым мы исполняем заповедь подчиняться Санхедрину, ибо сказано: «Не отходи от того, что они (мудрецы) скажут тебе, ни вправо, ни влево» (17:11).

Тора приказывает нам исполнять установления мудрецов как составную часть Торы.

Наказание мудреца, который устанавливал алаху против решения Санхедрина
Если еврей не подчиняется решению Великого Санхедрина или лидеров Торы своего поколения, то он нарушает заповедь Торы. Во времена Храма его могли за это даже приговорить к смерти при следующих обстоятельствах.

Знаток Торы, компетентный решать алахические вопросы, наставлял других действовать против указаний Великого Санхедрина или же сам поступал подобным образом. Если его поступки приводили к прегрешению, за которое следует наказание карэт (при умышленном грехе) или хатат (при ненамеренном грехе), например, употреблению в пищу жира, который Санхедрин объявил некашерным, то мудрец приговаривался к смертной казни.

Казнь откладывали до ближайшего праздника, когда люди приходили в Храм. Тогда публично объявляли: «Такой-то был наказан как закен мамрэ (старейшина, восставший против авторитета Санхедрина)».

В чем смысл столь строгого наказания?

Тем самым Тора учит нас фундаментальной необходимости повиноваться словам Всевышнего, выраженным Санхедрином. Поэтому даже самый ученый мудрец Санхедрина должен быть наказан, если он наставляет других поступать против решения большинства.

Сегодня, когда у нас нет Храма и Санхедрина, и мы сталкиваемся с особыми современными обстоятельствами, как нужно себя вести, чтобы не ошибиться в исполнении Закона?

Законы Торы даны разумным людям, и потому Б-г пожелал, чтобы ее законы устанавливались в соответствии с большинством мнений. То есть, снова получается, что законы Торы определяются тем, как их понимают мудрецы. Именно поэтому неправильно было бы передать право принимать окончательное алахическое решение и разъяснять внешний и сокровенный смысл Торы и заповедей пророкам, а не мудрецам. Ведь если бы было так, люди, несомненно, стали бы думать, что человеческий разум не в состоянии понять и постичь этих смыслов, если ему не будет помогать пророческий дух, который Б-г даровал пророку. Так что Б-г отдал Тору мудрецам, чтобы именно они, основываясь на своих знаниях, разуме и принципах логики, выносили решение во всяком спорном случае и определяли, как народу Израиля следует поступать.

Таким мудрецом в нашем поколении для русскоязычных баалей тшува был рав Ицхак Зильбер (זצל).

И каждый из тех, кто его знал, или у него учился, сможет засвидетельствовать, как рав ни однажды помогал им сориентироваться в Законах Торы, когда это касалось исполнения их в повседневности. Я выбрал несколько рассказов рава Ицхака о том, как в лагере он помог многим евреям, далеким от Торы исполнить законы, которые касались еврейских праздников. Его авторитет, знания и праведность помогли  евреям-заключенным поверить в то что он говорит, и чему учит, чтобы исполнить его предписания, даже если им грозило серьезное наказание, при условии, что это вдруг откроется:

В лагере

БУДНИ И ПРАЗДНИКИ

Спустя месяц после моего прибытия в лагерь наступил праздник Рош-а-Шана. Молитвы я знал наизусть, но все-таки хотелось иметь махзор (сборник праздничных молитв): кто-нибудь еще мог бы по нему молиться. Верьте — не верьте, но махзор мне принес секретарь парторганизации лагеря, еврей Вишнев.

Как я не побоялся прийти к нему с такой просьбой? А я убедился, что он, несмотря на коммунистическое воспитание, человек честный и порядочный. Когда нас никто не слышал, я с ним спорил о Сталине, доказывал, что у того нет пророческого дара (Сталину приписывались самые исключительные качества, включая провидение; опровергать это было смертельно опасно). Не знаю, действительно ли Вишнев так думал, но вот как он объяснял мне плохое отношение к евреям:

—    Представь себе, что у отца два сына. Один работает, делает все, что требуется, а второй отлынивает, любит пенки снимать. Наступает праздник. Кого посадить во главе стола? Того, кто отлынивает и ничего не делает, или того, кто работает, старается? Русский народ строит социализм, а евреи — отлынивают. Они или в торговле, или в науке.

Тем не менее я спросил:

—   Если я дам тебе адрес и попрошу принести книгу, принесешь?

—    Принесу, — говорит.

И он принес мне, кроме махзора, мишнает, Танах и даже карманного формата Агаду. Агада ־ рассказ об исходе евреев из египетского рабства; его читают во время праздничной пасхальной трапезы, которая называется Седер Песах. Передавая книги, Вишнев предупредил:

—    Даже если тебя будут резать на куски, не говори, кто принес.

В девяносто втором году я проводил Седер Песах в ешиве в Москве. Стал рассказывать, как проводил Седер в лагере. Упомянул Вишнева.

Двое из присутствующих оказались супругами из Казани. Они вернулись домой, нашли сына Вишнева (сам Вишнев уже умер), рассказали ему, что произошло, и сын Вишнева тут же приехал в Москву повидаться со мной. Он обнимал меня, плакал и говорил:

—    Мне тогда было пять лет, но я полдню, как папа рассказывал, что в лагере есть еврей, который не работает в субботу.

Я с ним почитал немного Танах, он внимательно, с интересом слушал. Я научил его читать ”Кадиш”, и он прочел за отца и за мать.

Ну что, не пропала доставка махзора там, на том свете? Не пропала! Один этот ”Кадиш” чего стоит!

А на днях Иосиф Вишнев позвонил мне в Иерусалим и просил молиться за него — ему предстоит тяжелая операция.

Значит, лагерь тоже был не зря. Может, я сидел для того, чтобы сын Вишнева позвонил мне с такой просьбой.

Итак, махзор на Новолетие у меня был, и в первый день Рош-а-Шана мы вместе с еще несколькими евреями тайком молились.

В Йом-Кипур, как и в Рош-а-Шана, я постарался, чтобы со мной молились еще несколько евреев. Мы договорились, что выйдем на работу попозже (на полчаса-час, в лагере целый день не помолишься!), выждали, пока все ушли и барак опустел. Если кто-то заходил на пару минут, мы прекращали молиться.

Я внушил всем заключенным-евреям, что в Йом-Кипур необходимо поститься и работать нельзя. Если же человек вынужден работать, он должен хотя бы отложить на завтра то, что можно. С каждым по очереди (все сумели найти по паре минут) я выполнил ”капарот” — обряд искупления накануне Йом-Кипур.

На исходе Йом-Кипур ко мне заглянул один заключенный:

— Слушай, у меня вопрос. Работать, ты сказал, нельзя. А курить? Я подумал, — говорит, — и решил, что все-таки, наверно, не надо.

Ничего эти люди не знали. До ареста этот человек был видным деятелем профсоюза.

ЛАГЕРНЫЙ СЕДЕР ПЕСАХ

Накануне Песах есть хлеб прекращают уже с утра, и к вечеру мы были страшно голодны. Но вот в восемь я отправился в каптерку за мацой: хранить мацу в бараке я не решался, боясь кражи. Ведь Мишки Косова предупреждение Мишки Косова касалось только ”дележа” посылок, уберечься же от воровства было невозможно.

Работавший в каптерке заключенный — биолог по профессии, бывший сотрудник и друг знаменитого Мичурина — относился ко мне с полным доверием. Ни разу за два года не попросил расписаться в ведомости сдачи-получения: я просто сдавал и забирал свои вещи. А тут случилось непредвиденное. Он вдруг потребовал:

—    Распишись!

Я удивился:

—    Что случилось?

А он: —    Не подпишешь ־ не получишь.

А ночь Песах уже началась и писать нельзя!

Промучился я с ним больше часа: распишись, и все! До сих пор не понимаю причины. Испытание свыше.

С большим трудом я уговорил его отдать мацу без подписи.

И вот вечером в Песах мы вошли в санчасть. Мы сидели за столом, как цари. Пили вино, ели мацу и читали Агаду, которую принес парторг Вишнев.

Нас было столько человек, сколько могло вместиться, кажется, двенадцать. Я пригласил самых близких.

А как быть с остальными?

Я дал мацы, посоветовал собраться в одной камере, научил говорить кидуш.

Перед праздником ко мне пришли несколько человек — я и не знал, что они евреи, — и попросили: ”Дайте нам ке-заит мацы”. Один из них сказал, что сидит давно, с войны; он был капо в гетто, может, в концлагере. Он признался, что уже двадцать лет не ел мацы. Дали им по кусочку мацы. Так что у всех был кашерный Седер!

Я объяснил им, что в ночь Седера надо вспомнить хотя бы три основные вещи, о которых в Агаде сказано: ”…кто не растолковал три вещи — Песах, маца, марор, ־ не выполнил обязанности”. То есть на Седере надо рассказать, почему мы приносили пасхальную жертву, почему едим мацу и почему едим горькую зелень.

”Песах” на иврите значит ”перескочил”. Казня первенцев в Египте, Б-г миновал (”перескочил”) дома евреев и поразил только дома египтян.

”Маца” — пресный хлеб. Если сначала фараон отвергал требования Моше и не давал евреям разрешения на ”выезд”, то во время десятой казни, в ужасе перед происходящим, он торопил их уйти. Только евреи замесили тесто, чтобы испечь хлеб в дорогу, как им пришлось уходить. Тесто и подняться не успело. Маца напоминает нам, как фараон резко изменил позицию и в страхе подчинился воле Всевышнего.

”Марор” напоминает о горечи жизни в египетском рабстве.

Заповедь требует, чтобы об этих трех вещах говорили, сидя удобно, облокотясь, как подобает свободным людям.

Так все и сделали.

Эту ночь мне не забыть. Мишка Косов сидел с нами в санчасти, пил четыре бокала (Мишка был в восторге от нашего вина), ел мацу, и все смеялись: Мишка Косов стал евреем!

ПАСХАЛЬНАЯ «КУХНЯ»

Еще до начала Песах надо было решить, где и как готовить пищу. Песах — праздник весенний, и к этому времени в лагере уже перестали топить. Топили только в нашем бараке. Но изверг-истопник даже мимо пройти не давал.

Заметив, что он продает сухари, я, “с дальним прицелом”, купил у него пару раз сухари, хотя они мне были не нужны. На третий раз не доплатил и пришел отдать деньги, когда он топил. Дал ему попробовать немножко мацы и после уже свободно заходил к нему и варил. Невероятно, но только в этом блоке топили до конца Песах.

Так как я не раз ходил перед субботой по людям договариваться насчет воды, у меня появилось немало знакомых среди уголовных. (Я даже научился их языку и песням. Я пою их в Пурим и в ночь Седера.) Я условился, что они попросят с воли сырую картошку (свой посылочный “лимит” я уже израсходовал). И вот каждый день в пять утра я чистил и варил картошку: в шесть всех выгоняли на работу, и надо было успеть к этому часу сварить. Без соли, без ничего — одна картошка. Заключенные, если я успевал сварить, — ели, не успевал, — уходили без еды. Честно держались!

Приходили в обед: если у меня была картошка, то большинство оставались и ели, а если не было, то некоторые уходили в столовую. Я их очень просил, чтобы они не ели в столовой ячменную кашу, а только картошку. И так мы дотянули до конца Песах.

Первый день Песах. Стою, варю картошку и смотрю, чтобы никто до нее не дотронулся. Тут же два удмурта, те самые головорезы, варят лапшу. Ну будто нарочно! Однако по закону, если каш ер и трефа варятся рядом, это еще ничего. Только вдруг удмурт, перемешивая ложкой свою лапшу, сунул эту ложку в мою кастрюлю с картошкой! Представляете?

Что делать с картошкой? И что делать с горшком? Кашеровать в Песах нельзя. Я ломал себе голову, и меня опять выручило знание ”Шулхан арух”: есть закон, по которому, при полном отсутствии других возможностей поддержать существование, можно съесть такую картошку и можно готовить в такой посуде. Сам я уже картошку до конца Песах не ел, но всем варил и ничего не сказал. Зачем говорить? Им это не поможет. Пока они не знают, ответственность за все лежит на мне. (Потом, когда я вышел, я спросил у двух больших раввинов, и они сказали, что я правильно сделал. Но тогда…)

Я тоже не голодал: немного воды, немного мацы… Глядя назад, с трудом верю, что все это было со мной и я цел и невредим.

Каждый день я искал картошку, это было мученье. К одному подойду, к другому, к пятому. И доставал. Так я и воду ношу, и картошку ищу. Иногда до полуночи.

Как-то я с большим трудом нашел картошку, сварил. Несу горшок. Весна, таять начинает. Я поскользнулся, упал, и все вывалилось в затоптанный снег.

Собрал я картошку, очистил от снега и положил в горшок.

Говорить, что упало в снег, или нет? Люди голодные, работают до двенадцати, до часу, и единственная их еда — эта картошка и кусочек мацы. Побрезгуют — не будут есть. Я не сказал.

И вот наступает последний, восьмой день Песах. Все. Ни крошки мацы нет, ничего нет.

Айзик говорит:

—    Но в Израиле сегодня уже едят хлеб!

Я говорю:

־ Да, но мы здесь, в галуте, обязаны соблюдать еще один день.

Он говорит:

—    Нет у меня сил… Не могу больше, хочу сейчас поесть хлеба!

И тут я увидел нешуточную силу простого еврейского обычая.

Не закона даже, но обычая. В последний день Песах принято молиться за душу умерших родителей. Он сам вспомнил:

־ Постой, — говорит, — сегодня ведь ”Изкор”, поминальную молитву, читают! Есть сейчас хлеб, а потом этим же ртом сразу поминать отца? Неловко… Ладно, я сначала прочту ״Изкор”.

Мы с ним читаем ”Изкор”.

Подходят другие, и среди них один очень неприятный тип. Его отец и мать просили его, чтобы он после их смерти не читал по ним ни ”Кадиш”, ни ”Изкор”. Так и сказали: не пачкай наше имя своим грязным ртом. Почему? Он закрыл синагогу в своем городе, посадил в тюрьму шохета и моэля и все время твердит, что верующие — мошенники. Вроде того бухгалтера, о котором я рассказывал. Он и теперь всех пугал:

—    Выйду из лагеря — того посажу, этого посажу…

И он тоже пришел прочесть ”Изкор”!

Он спросил у меня: можно ли? Есть правило — с ответом не спешить. Я подумал и сказал: можно.

Потом он меня спрашивает:

—    Можно ли сегодня есть селедку и сливочное масло?

Я смеюсь:

—    Где, здесь или в Израиле? Здесь — это самое кашерное, что только может быть. (В Израиле я, может быть, еще стал бы разбираться, что за селедка, где масло лежало. А тут — безо всяких.) Почему ты спрашиваешь?

Он говорит:    ׳

—    Я получил посылку из дому — селедку и сливочное масло, и, если можно, отдаю вам.

Тут еще подошел Исаак Моисеевич с новостью: сняли антисемитские плакаты.

Если сняли плакаты, значит — врачей выпустили. Долго мы ничего не знали, но оказалось, их выпустили на второй день Песах.

В Талмуде сказано, что освобождение обычно приходит к евреям в нисане (нисан — месяц исхода из Египта). Это время поражения врагов еврейского народа. Предшествующий месяц, адар, тоже благоприятен для евреев. Сталинградская битва закончилась в р ош-ходеш адар. Гитлер объявил этот день днем траура.

В тот день мы ели картошку с селедкой и со сливочным маслом. Картошку раздобыли, и я тоже ел из этого горшка — в последний день Песах допустимы некоторые облегчения. Это было безумно вкусно.

А потом мы гуляли по лагерю, где больше не было мерзких плакатов. Я рассказывал моим спутникам истории из Талмуда.

К нам подошел Володька Эпштейн, некогда — убежденный атеист и интернационалист. Я уже рассказывал о его брате Максиме и о том, как он со временем изменился. Другим стал в лагере и Володька. Перед Песах, когда нужны были люди, чтобы на их имя прислать мацу (под видом печенья, конечно), Володька согласился стать ”получателем”. Выйдя из лагеря, всю жизнь переменил, расстался с прежней женой, женился на еврейке. Это трудный шаг.

Володька объявил: сегодня вечером ему обещали принести банку варенья. Он отдает банку тем, кто в Песах ни разу не прикоснулся к хлебу. А кто хоть раз попробовал — пусть не приходит!

Банка варенья! В лагере на луковицу неизвестно что выменяешь, а тут — варенье! Вечером, на исходе Песах, все пошли к нему пить чай с вареньем. Я не пошел. Хотелось побыть одному.

Так закончился Песах. А сразу после Песах объявили амнистию…