Статьи

Мой великий учитель, рав Хаим Камил, говорил так: достаточно того кенегдо, которое написано в Торе. Юноша и девушка должны максимально подходить друг другу, кроме естественных различий между мужчиной и женщиной. И именно так следует понимать написанное в Торе.

Это построено на словах Раши, который объясняет слово кенегдо, как «противник». Однако это объяснение нужно дополнить. Например, есть две параллельные линии. Они находятся одна напротив другой, но при этом они не противостоят друг другу. Талантливый архитектор располагает здания по противоположным сторонам улицы так, чтобы они дополняли друг друга. Таково самое простое значение понятия кенегдо. Это две противоположности, которые не только не противоречат, но дополняют и улучшают друг друга, создавая единую гармонию. Мужчина и женщина всегда будут разными, но они должны дополнять друг друга.

В Шулхан Арухе приводятся слова Рамбама о том, что всегда представлять Всевышнего перед (ленегди) собой – большое правило праведников. И здесь ни в коем случае не имеется в виду, что человек ставит Всевышнего против себя, – лишь напротив!

В слове кенегдо есть намек на еще один вид соответствия. Всем известно, что мужчина и женщина отличаются друг от друга. Именно эти отличия и восполняют недостаток. То, чего не хватает мужчине, он получает от жены, а то, чего не хватает женщине, она получает от мужа. Это именно то, что имел в виду рав Камил: достаточно написанного в Торе кенегдо, заложенной в самом творении непохожести мужчины и женщины, чтобы вместе они составили единое целое. Семью можно представить, как паззл (детскую мозаику). Специальные выемки и выступы помогают частям паззла сложиться в единую картину и держаться вместе. Если две части паззла будут гладкими квадратами, картинка тоже сложится, но вместе держаться не будет. Например, большинство мужчин руководствуются, прежде всего, разумом, тогда как большинство женщин при принятии решений полагаются на чувства, интуицию. Это ли не величайшее дополнение друг друга в семье? Об этом важно помнить при поиске пары и не следует ожидать от людей того, чего у них нет и не может быть…  Заповедь жениться и построить семью Всевышний возложил на зачастую незрелых людей. Но Он дал молодым людям силу и возможность понимания, что подходит, а что – нет. Поэтому решение о свадьбе должно приниматься самой парой. Напомним себе, что пары составляет сам Творец. И даже, если после женитьбы случаются неприятные «сюрпризы», то это не повод для недовольства, а для укрепления и исправления самих себя».

Наш учитель, рав Ицхак Зильбер (זצל) удостоился такой женщины — раббанит Гита Лея (זצל). Об этом свидетельствовал и он сам, и многие другие (родственники, ученики, друзья знакомые):

«Начнем с родителей рава Ицхака:»Почему он был таким? Я думаю, что это все было из дома, от его родителей, которые излучали доброту и святость. Даже антисемиты относились к ним с почтением и уважением.

Надо сказать, что Зильберы были семьёй, которую знал весь город. Во всяком случае — все евреи их знали. Когда называли «Дер Ров» и «Ребецн», то все знали, что это реб Бенцион и Лея Гителе — его мама. А его называли не Ицхак, а Ицекел.

Вот так, любовно. Это евреи. Но не только евреи, неевреи также относились к ним с большим уважением. Шла война, и еще были старые люди, которые понимали, что это семья раввинов и кто они…

Отец его даже на расстоянии привлекал людей. У него был такой облик — располагающий и внушающий уважение.

Были у нас в классе ребята Васька и Пашка — жлобы, антисемиты, из-за «жида» мы в классе с ними постоянно дрались. Но когда они видели, что мать реб Ицхака идёт на колонку за водой (а колонки обмерзали, и там было скользко), так они подбегали, брали ведра и относили их домой. Немногие семьи могут похвастаться этим умением притягивать к себе — внутренняя святость, сила исходила от них и привлекала людей…

В отношении Ребецн, его мамы… Когда Рав Бенцион Зильбер, его папа, ушел в лучший мир, — а у евреев положено в тяжелую минуту, чтобы было с кем посоветоваться, — так шли к его жене.

В частности, когда мы с братом заканчивали школу и стоял выбор: я заявил, что хочу идти учиться в технический, а отец настаивал, чтобы мы поступали в медицинский, так мы пошли к раббанит. Отец сказал:

— Раз есть разногласия, надо идти к раввину. Раввина нет, так пойдем к раббанит.

— Почему ты хочешь быть инженером? — спросила она. — Потому что там зарплата больше, они больше получают? Если это причина, то знай: заработок — в руках Б-жьих.

Слава Б-гу, что папа оказался прав: я сделал тысячи обрезаний, а будучи инженером, я бы не сделал этого

(р. Яаков Цацкис).

Женитьба

МОЙ ШАДХАН РАВ МОРДЕХАЙ ДУБИН

Моим сватом был рав Мордехай Дубин. Он приезжал ко мне с невестой из Куйбышева.

Вы спрашиваете, как они обо мне узнали? От бывавших в Казани куйбышевцев. Раву сказали, что в Казани живет молодой человек, который отказывается работать в субботу.

Поиски кашерного дома привели рава Дубина в дом родителей Гиты, моей будущей жены.

Рав помог Гите и ее сестрам разобраться, что происходит вокруг, объяснил, что за ”личности” Ленин и Сталин, которых все вокруг боготворили. Сестры считали их чуть ли не святыми, и их особенно потрясло, что первый ״великий вождь” умер от дурной болезни, а второй ־ еще живой — пинком сапога убил жену (ходившая на Западе версия)…

Свадьба моя. состоялась в сорок пятом году, четырнадцатого элула. Реб Мордехай спросил, не боюсь ли я ставить хупу на улице: люди могут увидеть, а я только из-под ареста!

Надо вам сказать, что у евреев бракосочетание совершается под свадебным балдахином (хупой), причем у восточноевропейских евреев балдахин принято ставить под открытым небом. Обычай этот объясняют тем, что хупа под открытым небом символизирует пожелание: пусть потомство будет многочисленным, как звезды в небе.

Я говорю:

—    Только на улице.

Так и сделали.

На свадьбе присутствовали два раввина: рав Куйбышева — Штейнмардер (имени его я, к сожалению, не помню) и рав Иеошуа-Иеуда-Лейб Меирович из Литвы, Гита-Леа Зайдман, моя будущая жена. Вместе со мной, женихом, у нас был миньян…

В течение года до ареста реб Биньямина (тесть р. Ицхака — Й.С) мою будущую жену вызывали на допросы в НКВД. Каждый день она вставала в пять утра и шла на завод, где работала по четырнадцать-пятнадцать часов. И каждую ночь после работы ее ”приглашали на собеседование” — так любезно они это называли. С Гиты взяли подписку, что она никому ничего не расскажет. Она, однако, посоветовалась с Дубиным. Дубин ее научил:

—   Ничего там не говори! Скажешь одно, помянут другое. Одно только слово, — объяснял он, ־ ”это сосед” или ”это брат” — и тебе уже не дадут остановиться: ты сидишь, и с тобой все сидят. На все вопросы отвечай ”не знаю”. Это единственный выход.

Гиту сажали на табурет без спинки, напротив садились несколько человек и начинали задавать вопросы. Следователи выходили, менялись, а она все сидела, по многу часов. Ее спрашивали:

—    Почему в доме столько народу, кто приходит, о чем говорят?

На все вопросы она отвечала, что приходит с работы усталая и ложится спать — ничего не знает.

Гита рассказывала: напряжение было такое, что однажды на исходе ночи она вышла с допроса и в городе, где родилась, не узнала улицы. Смотрела вокруг и не знала, куда идти. Вышел следователь и спрашивает:

—    Что ты ищешь?

—    Не знаю, где дом.

Так он ей показал, в какую сторону идти.

Гита говорила, что целью властей было объявить о формировании нового правительства Польши в связи с арестом прежнего…

ОТЕЦ И ДОЧЬ

Только тот, кто знает тогдашнюю советскую жизнь, может до конца понять, каким надо быть человеком, чтобы воспитать настоящей еврейкой девочку, которая родилась в двадцать первом году в городе Самаре.

Когда Гита-Лея была маленькая, отец нанял для нее учителя, и тот научил ее молитвам на иврите и немножко — алахе.

Сам реб Биньямин учился только в Бресте, но все, что он успел узнать до своих семнадцати лет, соблюдал и сумел передать дочерям и сыну.

Тогда в Советской России еще были еврейские школы. Курировала их Евсекция, преподавание велось на идиш. Отец предпочел отдать Гиту в русскую школу. Он объяснил дочке:

—    Если я отдам тебя ”им”, они будут тебе хозяевами, будешь их, а не моя. А если в русскую школу — я буду тебе хозяин. И если ты принесешь в класс мацу, никто не будет знать, что это маца. А там — все будут знать.

В школах Евсекции специально заставляли детей делать всякие гадости в еврейские праздники. Слышал я историю, как однажды в Иом-Кипур в таком ”еврейском” классе учительница подзадоривала учеников, прививая им ”свободомыслие”:

—    Эти религиозные сегодня молятся и постятся. А мы ну-ка покажем Б-гу фигу!

Один из учеников возьми и спроси:

—   Не понимаю. Вы ведь говорите, что. Его нет. Кому же фигу показывать?

Гита была любимая дочь отца. Но когда во время войны у нее порвалось платье и она попросила новое, отец раскричался: ”Людям есть нечего, а ты хочешь новое платье?” У него были деньги, но он ничего не покупал детям. При любой возможности он покупал еду и отдавал голодным.

Реб Биньямин мечтал, как поедет вместе с Гитой в родные края, в Польшу, покажет ей свой город, посетит могилу родителей. К счастью, они еще не успели поехать, как началась Вторая мировая война и Германия напала на Польшу. Окажись они к тому времени в Бресте — попали бы к немцам.

По окончании срока заключения тестя выслали в Казахстан. Последние свои годы он жил в Кзыл-Орде. Когда у нас родился сын, мы телеграммой пригласили его на брит-милу. Он, честный старый человек, шестидесяти восьми лет, пошел просить разрешения уехать на один час плюс два дня дороги — только на один час: он приедет, посмотрит на внука и уедет. Не разрешили, подлецы. Так я его ни разу и не увидел…

ПОДГОТОВКА К ПЕСАХ

Я говорил евреям в лагере:

—    Не могу обещать, что это сократит нам срок, но мы должны стараться не есть хлеб в Песах.

Они в принципе были согласны, но не представляли себе, как это можно сделать:

—    Нам и пайки не хватает, а если и ее не есть, что будет?

Я сказал, что попрошу жену, она достанет муку, выпечет мацу, а мы попробуем добыть картошки.

Гите удалось достать восемь пакетов муки, двадцать четыре килограмма. Это, как я уже говорил, было непросто. Но главная опасность заключалась в том, что тогда пересажали многих за изготовление мацы. Давали по восемь-десять лет. Гите потому и пришлось добывать так много, что она хотела обеспечить мацой не только свою семью, меня и других заключенных в лагере, но и еще несколько еврейских семей: перед праздником к ней пришли несколько человек и сказали, что год тяжелый, они боятся идти за мацой, так что если она не решится купить и для них, придется их семьям провести праздник без мацы.

От большой неприятности Гиту спасло чудо. Когда она на санках везла домой мацу, выпеченную в тайном месте, ее задержал милиционер -татарин:

— Что везешь?

Гиту сопровождал уже знакомый вам реб Ицхак-милнер. Завидев милиционера, Гита дала реб Ицхаку знак уйти: женщине легче отговориться. Он ушел, и Гита осталась одна.

Гита стала обстоятельно рассказывать, что у нее двое детей, у одного из них день рождения, и она везет печенье.

—    А почему так много? Идем в милицию!

Она упирается, тянет время…

Он посвистел, вызвал еще одного милиционера. Посовещались они (говорили по-татарски, Гита не поняла), и вдруг тот, что пришел, махнул рукой:

—    Можешь идти!

Это было так невероятно, что жена потом говорила:

—    Это, наверно, был Элияу-а-нави (пророк) в виде татарского милиционера.

О пророке Элияу Талмуд говорит, что несколько раз после своей смерти он появлялся на земле и выручал людей из беды в ситуациях, когда выпутаться не было никакой возможности.

Дома Гита разломала мацу на куски, положила в мешочки, надписала — ”печенье к чаю”, и их удалось передать в лагерь. (”Шулхан арух” — свод еврейских законов, о котором я уже упоминал в самом начале книги, — разрешает при отсутствии трех целых листов мацы произносить положенное благословение ”аль ахилат маца” на кусочки, даже на пыль от мацы и на мацовую муку.)

Для нас мама была непререкаемым авторитетом. Все, что я знаю в жизни, — от нее. Мама всегда была очень внимательна к нам, мною с нами беседовала, объясняла, почему надо делать так, а не иначе. Она прививала нам чувство ответственности, свойственное ей самой. Мама помнила обо всех, кто находился рядом с ней. Мама учила нас заботиться друг о друге и опекать друг друга. Она старалась, чтобы мы чувствовали, что в семье одинаково любят всех детей. Если я получала в гостях сладости, мама напоминала, что надо поделиться с теми, кто остался дома. Я несла свои гостинцы домой и делила поровну с родителями, братом и сестрами. Так в нас воспитывалось чувство, что мы все — семья. Так же поровну распределялись и домашние обязанности…

Из рассказа Хавы

Есть семьи, где глава семьи как-то участвует в ”хозяйственной деятельности». Наш дом был не такой. Весь быт держался на маме.

Бывают семьи, где отец, при всем невмешательстве, время от времени все-таки скажет: надо купить то-то и то-то, хорошо бы приготовить то-то и то-то. Я не помню никаких бытовых распоряжений от моего отца, ну разве что заметит: жаль, хлеба нет. Но и это случалось редко. Он во всем полагался на маму, хотя, конечно, в магазины заходил, приносил домой хлеб, молоко…

Папа занимался нашим духовным воспитанием и образованием, а мама — так сказать, общим. Заботиться о другом человеке, быть собранным и аккуратным, уступить сестре, отвечать за свои слова и действия — это все мама. И при этом мама всю жизнь работала: и в Казани, и в Ташкенте, и в Израиле…

Из рассказа рава Бенциона

(Перед отъездом в Израиль — Й. С): «Обстановка дома была напряженная. Саре — двадцать четыре года, Бенциону — двадцать два. Гита боялась и беспокоилась за них: вот, старших она вырастила, и что же теперь? Найдут ли они себе пару? Где? Да и младшей, семилетней Малке, пора в школу. Опять все эти мучения?!

Гита нервничала, утверждала, что все из-за меня: если бы я не считал, что еще нужен в России, мы бы уехали. Да, я подаю документы, делаю все, что необходимо, но сам выезжать не хочу. Я ей этого никогда не говорил, она сама чувствовала.

Ничего не сказав, Гита взяла нашу семилетнюю дочь и отправилась в КГБ. Она знала, куда шла и как себя вести, поэтому пошла с ребенком. Она спросила гебистов:

—    Чего вы от нас хотите? Почему не выпускаете?

Ей отвечают:

—    Вы обращаетесь не по адресу, обратитесь в ОВИР.

Гита возражает:

—    Я знаю, куда пришла, я не девочка и с вами не в игры играю. Отказы ־ дело рук не ОВИРа, а КГБ. Я хочу, чтобы вы нас отпустили. Что мы сделали? Если что-то против государства — арестуйте

нас. Если ничего — отпустите. Мы больше не можем. У нас тут нет никаких родственников, все в Израиле.

А они вежливо твердили:

—    Вы не по адресу, вы ошиблись…

Она пришла домой, рассказала мне. Я испугался:

—    Какой же человек сам пойдет в КГБ? Туда приводят…

Через месяц мы получили разрешение. Узнали мы об этом случайно. Кто-то был в ОВИРе и видел наши документы. Мы с Гитой пошли туда, и сообщение подтвердилось. Правда, из тридцати дней, что давали на сборы, пять уже прошло. От чиновников всего можно было ожидать — разрешение могли отдать и за день до отъезда.

Еще один ”фокус” выкинули с документами Бенциона. Гита до последнего момента боялась, что нас не выпустят, и все время рассматривала бумаги. И увидела, что в документах Бенциона не то в графе ”Дата выезда” указан год его рождения — сорок девятый, не то в графе ”Год рождения” указана дата выезда — семьдесят второй! Если бы мы не посмотрели, его бы не выпустили

Почему он был таким? Я думаю, что это все было из дома, от его родителей, которые излучали доброту и святость. Даже антисемиты относились к ним с почтением и уважением.

Надо сказать, что Зильберы были семьёй, которую знал весь город. Во всяком случае — все евреи их знали. Когда называли «Дер Ров» и «Ребецн», то все знали, что это реб Бенцион и Лея Гителе — его мама. А его называли не Ицхак, а Ицекел.

Вот так, любовно. Это евреи. Но не только евреи, неевреи также относились к ним с большим уважением. Шла война, и еще были старые люди, которые понимали, что это семья раввинов и кто они…

Отец его даже на расстоянии привлекал людей. У него был такой облик — располагающий и внушающий уважение.

Были у нас в классе ребята Васька и Пашка — жлобы, антисемиты, из-за «жида» мы в классе с ними постоянно дрались. Но когда они видели, что мать реб Ицхака идёт на колонку за водой (а колонки обмерзали, и там было скользко), так они подбегали, брали ведра и относили их домой. Немногие семьи могут похвастаться этим умением притягивать к себе — внутренняя святость, сила исходила от них и привлекала людей…

В отношении Ребецн, его мамы… Когда Рав Бенцион Зильбер, его папа, ушел в лучший мир, — а у евреев положено в тяжелую минуту, чтобы было с кем посоветоваться, — так шли к его жене.

В частности, когда мы с братом заканчивали школу и стоял выбор: я заявил, что хочу идти учиться в технический, а отец настаивал, чтобы мы поступали в медицинский, так мы пошли к раббанит. Отец сказал:

— Раз есть разногласия, надо идти к раввину. Раввина нет, так пойдем к раббанит.

— Почему ты хочешь быть инженером? — спросила она. — Потому что там зарплата больше, они больше получают? Если это причина, то знай: заработок — в руках Б-жьих.

Слава Б-гу, что папа оказался прав: я сделал тысячи обрезаний, а будучи инженером, я бы не сделал этого.

Рассказывает Софа Кругляк

ГУТ ШАБЕС

Рав Ицхак был очень благодарным человеком, у него была акарат а-тов, какую мало где можно встретить. Он был в большой дружбе с моими родителями. Если только он был на субботу в Санэдрии, не было такого случая, чтобы он не зашел к моему отцу в пятничный вечер сказать «гут шабес» и рассказать диврей Тора. А когда папы не стало, он передавал диврей Тора для мамы и проверял, рассказали ли ей.

Он помнил все наши дни рождения и всегда нас поздравлял. Очень мало встретишь людей, которые бы были столь благодарны, как он. Просто что-то сверхъестественное. И он, и тетя Гита тоже…

Рассказывает Яков Цацкис

ЭЗЕР КЕ-НЕГДО

Гита, его жена, была святой человек, — как она выдерживала его? Он вечно хотел ко всем забежать, всем помочь. Она была более земная. Он говорил:

— Я приведу тебе двух мальчиков.

Она отвечает:

— Хорошо.

И готовит еду соответственно — еще два блюда.

Но когда он приводил десять мальчиков, то она оставалась без еды, потому что ей надо было их накормить. «Нормальная» жена, конечно, не воспринимала бы это хорошо… А она — ничего. Приводить к себе по десять человек — у него не было виллы с огромным количеством комнат, и еще надо всех накормить и напоить, а часто и спать оставить!

Как-то перед Песахом я к ним захожу, она разделывает кур и говорит:

— Я готовлю, а сколько будет человек на седер — даже не знаю!

Я помог ей почистить и разделать рыбу к празднику. Она одобрительно посмотрела на меня… Представьте себе, какая женщина хотела бы, чтобы к ней домой всегда приходили чужие люди? А она поддерживала его во всем…

Рассказывает Софья Кругляк

ГИТА

Они оба — и рав Ицхак, и тетя Гита — были очень способными и обязательными людьми.

Будем говорить про Израиль: когда они приехали сюда, она знала, что нужно выдать замуж дочерей и женить сына, и что на это нужно уйму денег, а денег не было, и ей приходилось работать выше человеческих возможностей…

Первое время, пока не нашлась постоянная работа, она ходила убираться. Об этом никто не знал. Мы были очень близки, но даже я узнала об этом только впоследствии.

На кухне ешивы «Мир» она работала по субботам и праздникам. Работала самоотверженно. Ее все трогало, ее ничего не оставляло равнодушной. Для нее это была не просто работа, где платят деньги — это были еврейские мальчики, которых нужно накормить.

Одна из вещей, которая меня поразила здесь: после субботы на мусорные ящики выкладывали целые несъеденные халы!

Были люди, которые проходили и собирали их на корм для скота.

У тети Гиты такого не было. Ее волновало, как экономно распределить продукты — она делала из сухих хал гренки или сухарики. Для нее не было «чужого».

В течение пяти лет ее семья питалась там по субботам и праздникам. Они туда приходили, кушали и быстро уходили, чтобы не крутиться у мамы под руками. Я уверена, что она не откладывала им лучшие куски.

Она работала лаборанткой в семинаре «Бейт Яаков», в лаборатории. Там она все привела в порядок, сделала учебные пособия, завела аптечку первой помощи и так далее, — несмотря на то, что никто ей это не вменял в обязанность.

Когда у девушек бывали проблемы, они всегда приходили к ней поговорить, посоветоваться. Она не получала большую зарплату, а пенсии «оттуда» не было, но работала так, как будто получала миллионы. И по сегодняшний день бывшие ученицы ее помнят, как она себя вела.

А дома постоянно были гости, и все время к реб Ицхаку приходили ученики. Реб Ицхак, зихроно ливраха, вместе с Яаковом Цацкесом делали обрезания, первое время делали у Зильберов дома, потом уже в поликлинике. И все останавливались у них дома, часто целые семьи, и она должна была обо всех и обо всем позаботиться. Может быть, она была иногда недовольной: гости могли сделать посуду «трефной», — она ведь не была такой миллионершей, чтобы постоянно выбрасывать посуду.

Так велся этот дом. Нужно было постелить постели, потом постирать белье, и накормить, и выслушать, и поговорить, и так это все крутилось, и люди приходили к реб Ицхаку с утра до ночи, и он занимался проблемами всех.

Это была их жизнь.

Звонили ему очень много. Первое время у них не было своего телефона. Ходили к соседям. Тетя Гита сказала:

— Нельзя же столько беспокоить соседей! — И они поставили свой телефон. Конечно, и за телефонные расходы, и за все остальное они никогда не требовали денег…

Была у тети Гиты племянница, она здесь живет — единственная дочь ее покойного брата, и тетя Гита тоже должна была ее выдать замуж. Один человек из Ташкента поехал и собрал деньги, так как жених поставил условие, и нужны были средства и на квартиру, и на свадьбу.

После свадьбы осталось немного от собранных денег, и хотя она сама много дала от себя, себе она ничего не оставила. Купила ей на эти оставшиеся деньги швейную машину, не оставив себе ни копейки.

Она ведь могла — как это случается — сказать, что вложила много труда, что у нее были расходы, и часть денег взять себе… Но она так не сделала. Это очень характеризует человека.

Я работала в больнице и была очень занята, и не была такой уж большой хозяйкой, — я не умею хорошо убираться и все такое… Она ко мне присылала своих детей, и сама приходила за счет своего свободного времени, а оно у нее было? Она же ходила к людям, убирала.

В то время я принимала ее помощь, потому что не знала, в каком она сама находится положении. Об этом никто не знал, и она никогда не жаловалась. То, что она считала нужным делать, — было для нее превыше всего, и она не считалась со своими силами и временем, не жалела себя.

Когда у нас родился первый сабр, нужно было делать брит, мы еще были совсем олим хадашим. Мои родители были в Ташкенте, Яшины — в Кирьят Малахи, и они были уже пожилые. Гита со своей сестрой сказали, что все сделают сами и что не нужно расходовать много денег.

Они одолжили большие кастрюли, сделали плов, достали какую-то колбасу. И сделали угощение. Когда Яша за ними приехал, они еще не были готовы, а потом моэль как-то быстро все сделал, он куда-то торопился…

Мой муж тоже любит все делать сам. Он не послал кого-то привезти, сам поехал за ними. Она была очень расстроена, что на самом обрезании не присутствовала.

И они вдвоем все подавали. Это был «Кейтеринг тети Гиты»…