Статьи

Сегодня глубина Торы, отраженная в словах мудрецов, приходит к нам и с помощью интернета. И мы используем эту возможность при участии наших авторов, чтобы приблизить к ее вечным ценностям всех желающих познать Истину.

22
Окт

Рав Ицхак Зильбер и недельная глава Торы: Ноах 5781

рав Йосеф Скляр

Написано в Торе: «Это порожденные Ноахом: Hoax мужем праведным, цельным был в своих поколенияхс Б-гом ходил Hoax» (Берешит, 6:9).

Учит рав Яаков бен Ицхак Ашкенази из Янова: «Известно, что есть три степени праведности. Первая, если человек благочестив, его называют праведный (цадик). Вторая, если он еще более благочестив, его называют непорочный (тамим). А третья степень называется «перед Б-гом ходил» (италхут), что значит, что человек все время ходит с Пресвятым Благословенным. Ноаху же были присущи все три степени… Он был праведен в поступках, был непорочен в мыслях и никогда не обсуждал деяния Всевышнего, но просто принимал их и всегда оставался с Б-гом!»

Как бы мы о нем ни говорили, какое мнение комментаторов ни приняли бы, о его праведности свидетельствует Тора, и поэтому он был спасен от потопа.

Без намерения отдать предпочтение какому-либо из высказываний о Ноахе, осмелюсь добавить еще одно понимание личности того, кто удостоился Свыше избрания на роль Спасенного от Всемирного потопа!

На мой взгляд, Авраам-авину  вполне мог бы считать Ноаха своим Ребе (учителем). Хотя бы потому, что выучил у него две важные вещи: 1. Достойно противостоять в одиночестве всему миру. Ноах 120 лет строит ковчег под насмешки, издевательства и угрозы всего допотопного мира, которые материализуются, в результате непонимания ни того, что он проповедует им (о грядущем затоплении суши, и о их гибели), ни от того что он делает для своего спасения (строит ковчег!). В следующем поколении Авраам, вдохновенный опытом Ноаха, противостоит своей верой в Создателя  не только своим соплеменникам, но всем живущим тогда на земле (За что и удостоился прозвища «иври«).

2. Авраам учился у Ноаха творить хесед на земле!  И это доказывает известный мидраш, где приводится диалог между Шемом и Авраамом: Спросил будущий праотец: «Как вы выжили в Потопе?!» В ответ: «Мы делали хесед (д0бро) животным, когда ухаживали за ними, и вовремя давали им есть и пить».

Как известно, Авраам-авину пошел дальше спасенных от Потопа и стал творить добро людям!

И еще одна важная, существенная деталь, свидетельствующая о величии Ноаха: он и его сыновья были единственными в том поколении непорочными, то есть удалившимся от царившего разврата и извращенности.

Именно им Тора в главе «Ноах» вновь повторяет повеление, которое 1657 лет тому назад было заповедано Первому Человеку: «… Вы же плодитесь и размножайтесь, распространяйтесь по земле, и умножайтесь на ней» (Берешит, 9:7). Это было сказано уцелевшим потомкам Адама в очень важное для судьбы человечества время — их осталось всего четыре супружеские пары! Мудрецы называют несколько причин, из-за которых этому грешному поколению был скреплен печатью смертный приговор. И одна из них — за то, что извратили заповедь «плодиться и размножаться».

В чем это проявилось? Они старались иметь как можно меньше детей, так как, целью их жизни было следовать за своими животными инстинктами.  Отсюда: одна жена была у мужчины для деторождения, другая — для удовольствий. Жен отбирали друг у друга силой и оружием, а также, обменивались ими без стыда и совести! Добавим сюда однополые браки, совокупления с животными…

Ноах же, его жена, их сыновья, жены сыновей (есть мнение, кроме жены Хама) в этом не участвовали!

Остановимся на качестве «противостоять в одиночестве всему миру». Для баалей тшува развивать и укреплять эту черту — жизненно важно!  Нам повезло учиться этому у рава Ицхака Зильбера (זצל). И сегодня эпизоды жизни  Учителя свидетельствуют, что каждый может проявить самоотверженность  и идти наперекор испытаниям, насмешкам, издевательствам, сохраняя верность идеалам Торы:

ПОД ОДНОЙ КРЫШЕЙ С АМАЛЕКОМ

«Итак, центральная комната нашей коммуналки была клубом евсековцев. Они неизменно толпились там по субботам и праздникам — не случайно, видимо, их разместили рядом с семьей раввина. Помню, пришел я домой в пятницу вечером (шаббат уже наступил) и хотел пройти к себе в комнату. Один из этих евреев останавливает меня, сует мне, одиннадцатилетнему мальчишке, спички и говорит: — А ну-ка зажги, не то побью!

Я не зажег, вырвался как-то и убежал. И это у себя дома!»

ХУПА

Свадьба моя. состоялась в сорок пятом году, четырнадцатого элула. Реб Мордехай спросил, не боюсь ли я ставить хупу на улице: люди могут увидеть, а я только из-под ареста!

Надо вам сказать, что у евреев бракосочетание совершается под свадебным балдахином (хупой), причем у восточноевропейских евреев балдахин принято ставить под открытым небом. Обычай этот объясняют тем, что хупа под открытым небом символизирует пожелание: пусть потомство будет многочисленным, как звезды в небе.

Я говорю:

—    Только на улице.

Так и сделали…

ТЮРЬМА

Условия в тюрьме во время следствия были невыносимые. Сорок три человека в тесной камере, жара, спертый воздух и две открытые параши — большие ведра для отправления надобностей. Я стеснялся ими пользоваться на людях, ходил только ночью, когда все спали. В туалет выводили дважды в сутки: в шесть утра и в шесть вечера — и всего на десять-пятнадцать минут.

Уголовники приметили мое состояние и, когда нас выводили в туалет, нарочно занимали кабинки и сидели до последней минуты, чтобы я не успел войти. Оправка превратилась для меня в страшное мученье, я чувствовал, что погибаю.

Вскоре я заболел дизентерией. Десятого тамуза пятьдесят первого года — в субботу и день рождения моей дочери — я совершил омовение рук и хотел в честь субботы съесть кусочек хлеба. Но не смог проглотить ни крошки. У меня не было сил выйти на прогулку, и я просил, чтобы меня оставили в камере. Не разрешили. Я вышел, прошел два шага и упал…

Очнулся я в тюремной больнице. А придя в себя, узнал, что тут столько же шансов выздороветь, сколько подцепить что-нибудь новенькое. Диагнозы у моих соседей по палате были хуже некуда: открытая форма туберкулеза, сифилис, еще что-то страшное… Я поспешил вернуться в камеру.

Была еще проблема. Мне выдали одеяло, но я не знал, не ”шаатнез” ли это (евреям запрещено пользоваться шаатнезом — смесью шерсти и льна), и не мог им укрываться.

У моего русского соседа по камере было хлопковое одеяло. Я предложил ему поменяться.

—    Зачем тебе?

Я объяснил, в чем дело. Он вскипел:

—    Расстреливать вас надо! Из-за таких, как вы, мы не можем построить социализм!

Кипел — просто ужас.

Через три дня его переводят в другую камеру. Он сам подходит ко мне с этим одеялом и говорит:

—    На, бери!

Чего, спрашивается, он так подобрел? Не знаю. Все равно — спасибо.

А как быть с молитвой, с благословением после трапезы? В камере открытые параши, а молиться в зловонном месте запрещено.

Надо отдалиться не меньше чем на четыре амот (четыре локтя). Пришлось на время молитвы накрывать одну парашу пиджаком, а вторую — пальто, чтобы запаха не было, а поскольку и это не очень помогало — искать в переполненной камере место, отдаленное от них на четыре локтя. Так я молился.

Про отношения с сокамерниками я уже говорил. Им-то, может, их выходки и казались смешными, но мне было не до смеха. Как-то принесли в камеру посылки из дому и дали карандаш расписаться в получении. Все расписались, надзиратель требует карандаш обратно, а карандаша нет!

Ищут-ищут — куда он пропал? Все показывают на меня, будто это я взял.

Надзиратель говорит:

— Жду пять минут. Не отдадите — камера лишается передачи на месяц.

Угроза угрозой, а оставить карандаш в камере он в любом случае не имеет права. Обыскали всю камеру и нашли… у меня, в моей постели!

Как они его подкинули — не знаю, на то они и мастера своего дела. Просто повезло, что тюремщики меня не наказали.

После вынесения приговора заключенных из тюрьмы переводят в лагерь. Со дня на день меня могли отправить неизвестно куда. Выручил рав Пионтак, ”дер Тулер ров” — бывший раввин города Тулы. Если бы не он, не знаю, что бы со мной было.

Рав Пионтак сказал моей жене, что ведет переговоры с человеком, который работает в лагере возле Казани, чтобы меня перевели в этот лагерь. Переговоры затянулись, а результатов нет. Гита моя сообразила, в чем дело, добыла денег, и уже назавтра меня перевели в лагерь в двадцати километрах от Казани.

Тулер ров помог моей жене и в другом. Гита была новым человеком в Казани — всего пять лет в городе, и когда меня посадили, ей было очень тяжело. Все говорили: ”Ее муж такими делами никогда не занимался. Это она виновата. У них тяжелое материальное положение, вот она и вовлекла его в эту аферу”. Мне кажется, именно рав Пионтак прекратил эти разговоры.

СОБРАНИЕ

Когда в советской прессе появлялся какой-то разоблачительный материал, общественность обязана была на него ״откликнуться”. Поэтому за публикацией фельетона последовало учительское собрание в школе.

Оно состоялось шестого января (девятого тевета), в субботу, и продолжалось с десяти утра до шести вечера, полный рабочий день, можно сказать. На собрании присутствовали двадцать пять ”представителей”: от гороно и районо, от горкомов и райкомов партии и комсомола и даже от парткомов, профкомов и комсомольских организаций тех предприятий, где я время от времени читал научные доклады для трудящейся аудитории. Все выступили с речами. Если считать еще директора, завуча, парторга школы и других, выступающих было человек тридцать пять.

В этот же день проходило собрание в школе у Гиты. Ей предложили развестись со мной, обещали за это работу, трехкомнатную квартиру в центре и спокойную жизнь. Оба собрания приняли абсолютно одинаковые, то есть заранее утвержденные, где положено, решения.

Начали с того, что некто Шалашов, заведующий районным отделом народного образования, спросил меня:

—    О вас говорят, что вы верите в Б-га. Это верно?

Я сказал:

—    Да.

—    Подумайте хорошенько. Товарищи, которые работали с вами столько лет и учились с вами в университете, надеются, что вы серьезно подумаете о своем пути и не станете принимать ошибочных решений.

Я ответил, что я верил, верю и буду верить.

Спрашивает Моисеев из райкома партии:

—    А что вы будете делать, когда коммунизм будет построен?

Я ответил:    ׳,

—    Буду работать где угодно, но останусь верующим.

—    Это невозможно. У Энгельса написано, что при коммунизме верующих не будет. Ни одного.

Я говорю:

—    А я останусь.

Потом начались выступления. Материал для них был собран заранее, в том числе и в университете. Там, видно, не знали, для чего это нужно, и дали мне положительную оценку. Так они и ее ухитрились использовать в своих целях. Дескать, в университете уверены, что этот человек может много дать науке, но ему, видно, наука ни к чему, ему ”суббота” дороже…

Были выступления совершенно нелепые, но тем не менее очень опасные. Например, учитель математики, еврей, рассказал слезную историю о том, что его верующий отец не вызвал врача к больной невестке только потому, что она русская. ”Я всегда уважал Исаака Яковлевича, но теперь, когда я узнал, что он верующий, не уважаю, — сказал он. — Потому что для религиозного еврея делать зло русским — мицва”.

Одно из этих выступлений стоит вспомнить особо. Некая Васильева (она занималась неблагополучными подростками) сокрушалась:

—    У меня сердце сжалось, когда я узнала, в каких условиях живут несчастные дети Зильбера. Мясо в магазине им не покупают — нельзя. В субботу запрещают писать, перед едой и после еды надо бубнить какие-то молитвы. Детство — счастливое время, когда катаются на лыжах, на коньках, гуляют в парке, ходят в лес и купаются в реке, — все детство у них отравлено. Я как женщина, как педагог, как мать предлагаю собранию — просить у родного советского правительства лишить родительских прав Зильбера Исаака Яковлевича и Гиту Вениаминовну. Детей пошлем в детдом, как можно дальше, чтобы исключить пагубное влияние родителей. Вырастим их достойными советскими людьми, и они нам еще сто раз скажут спасибо. Товарищи, кто за?

Все подняли руки. Трое воздержались. Только воздержались, но и для этого по тем временам нужна была немалая смелость.

Среди воздержавшихся была активная молодая учительница Черевацкая, еврейка. Она всегда очень бойко выступала против религии. Но тогда, на собрании, ни слова не сказала. Отказалась быть секретарем заседания, сидела молча, как побитая.

Недавно здесь, в Израиле, я где-то выступал. Подходит ко мне один человек, целует меня. Говорит: ”Вы меня не знаете”. Это был брат Черевацкой. Он с семьей приехал в Израиль.

КАРМАННАЯ КРАЖА

Так я продержался три месяца. (В Ташкенте , после побега из Казани, — Й. С.). И наконец решился. Я ехал в трамвае, когда мне попалось на глаза объявление, помню еще — вместо ”сдается” было написано ”здается комната”. Я подумал, надо пойти поговорить и привезти жену с детьми. Выхожу из трамвая, со мной выходит какой-то человек и хватает за руку. С ним еще двое.

Я спрашиваю:

—    В чем дело?

Он говорит:

—    Отдай пятьдесят рублей.

Двое подтверждают:

—    Мы свидетели. Мы видели, как ты сунул руку к нему в карман и украл пятьдесят рублей. Отдай.

Я говорю:

—    Вы ошиблись.

—    Нет, не ошиблись. Пойдем в милицию, там разберемся.

А мне в милицию идти — ну совсем ни к чему.

Тащат меня по улице, а вокруг уже толпа: ”Жулика поймали! С поличным!” Представляете себе мой вид? Так мы шагаем, и вдруг вижу — идет раввин Шмая Марьяновский. Я кричу:

—    Ребе, лайт мир фуфцик рубл! (Одолжите мне пятьдесят рублей. — Идиш.).

Рав побежал домой — он жил рядом, догнал нас и дает пятьдесят рублей. Я протягиваю деньги, а они не берут: ”Ну нет, пусть отдаст те, что украл”. Что вы на это скажете?

Не знает человек, где он зарабатывает олам а-ба. Не знает цены своему поступку!

Недалеко от базара Бешагач работал еврей-шапочник. Инвалид. Одной ноги у него не было. Мы встречались по субботам в доме раввина, куда я приходил молиться. Увидел этот шапочник меня в толпе и закричал:

—    Я его знаю! Он не жулик!

А эти говорят:

—    Жулик, мы сами видели.

Но шапочник как отрезал:

—    Сами вы, наверно, жулики!

А они — ледяным тоном:  —  Вам придется ответить за ваши слова.

Меня это на мгновение поразило — странная интонация! Но мне и в голову не пришло, что они не случайные люди. Только потом по разным признакам я догадался, что это люди ГБ.

Идем по городу, а шапочник упорно ковыляет на протезе, не отстает:

—    Слушайте, а зачем идти в городское отделение? Вот уже недалеко рынок. Там тоже есть отделение милиции.

Им возразить нечего, вокруг толпа…

—    Ну да, конечно, давай туда.

Они думали, что все равно меня задержат. Входим в отделение. Поднимается жуткий шум. Одни орут: ”Жулика поймали!”, другие: ”Он не жулик!” Дежурный милиционер выгнал всех, включая обвинителей, в коридор, обыскал меня, не нашел ”тех пятидесяти рублей” и выпустил через другую дверь. Я убежал.

Шапочник меня спас. Он работал на рынке, шил шапки милиционерам и другим важным людям. Шапочника знали, и, когда он твердо сказал, что я не жулик, милиционер ему поверил.

Теперь представьте себе, как я ходил по улицам после второго побега… Я уже понял, что всю эту историю устроило КГБ. Оказывается, им было приказано довести дело со мной до конца, прошел месяц или полтора, а приказ все не выполнен. Они и придумали способ. Если бы не этот шапочник, не миновать мне новой статейки в газете, под каким-нибудь броским названием вроде: ”Слава Всевышнему на устах, а краденые деньги — в кармане”.

Недавно я узнал, что внучка того шапочника приехала в Израиль. Я дозвонился и расспрашивал ее про деда. Оказалось, она хорошо помнит этот случай: дедушка рассказывал, что у меня был тот еще вид, когда меня вели по городу, как жулика. Еще бы!»

Рассказывает р. Александр Айзенштат

СТАНДАРТ

У нас было ощущение, что рав Зильбер видит весь этот мир, все наше поколение в несколько жалком свете…

Его папа и люди, с которыми он вырос, кем был воспитан в плане идишкайт, — его папа прежде всего, — так вот, эти люди находились на высочайшем уровне самоотверженности.

А наш современник — как бы ненастоящий, он ему не верит до конца, на сто процентов. То есть рав Зильбер относился к нему с определенной долей недоверия. Наше поколение по сравнению с ними — жалкое. Конечно, он ко всем относился уважительно, но он не мог не видеть, кто перед ним…

В Казани Советская власть все изменила, практически невозможно было остаться соблюдающим евреем… Он несколько раз рассказывал мне про одного человека, что «вот до революции они были соблюдающие люди, а потом все изменилось, разрушилось, — и этот человек такой подлец, стал есть трефное только потому, что изменилась общая ситуация».

Все действия рава Ицхака — и молитва, и учеба, — были такого уровня, что это делается любой ценой, с максимальными усилиями. Для него многие вещи были неважны… Он как бы закрывал на это глаза.

Когда он сталкивался с религиозными людьми, раввинами, даже очень уважаемыми, он судил более строго. Например, он сказал, что уважаемый и очень известный раввин Моше Соловейчик — настоящий бен Тора. То есть, по понятиям его папы, рав Моше Соловейчик настоящий бен Тора. Не то, что называем мы: бен Тора — это просто хороший парень, хорошо учится.

Его внутренний стандарт был очень высоким. Как было дома, как было у его папы. Так прослеживалась преемственность…

Были вещи, в которых он был экстремистом. Например, мы были вместе в Москве в одном религиозном месте, где были некошерные книги. Рав Ицхак эти книги сложил в пакеты, а потом на обратной дороге мы сбросили их с моста в реку…»

Подобных  историй в жизни рава Ицхака было множество…


Оставить Комментарий