Статьи

Сегодня глубина Торы, отраженная в словах мудрецов, приходит к нам и с помощью интернета. И мы используем эту возможность при участии наших авторов, чтобы приблизить к ее вечным ценностям всех желающих познать Истину.

01
Дек

Рав Ицхак Зильбер и недельная глава Торы: Ваеце5781

Рав Йосеф Скляр

До ухода из отчего дома наш праотец Яаков нигде и никогда не работал с целью приобретения материальных средств. Потому что он был » человеком бесхитростным пребывающим в шатрах»(Берешит, 25:27). И по замыслу отца Ицхака должен был полностью посвятить себя Учению и Служению! Так бы оно и было , если бы не история с благословением, которого Яаков удостоился за свою праведность и верность вере, мировоззрению и образу жизни своих деда и отца. Эсав очень хорошо понимал, чего он лишился, когда не получил благословение Ицхака-отца! Отсюда его жгучая ненависть к брату, породившая  непоколебимое намерение его убить!

Мидраш рассказывает, что «Получив Б-жественное пророчество о замыслах Эсава против Яакова, Ривка сочла разумным посоветовать Яакову на некоторое время покинуть страну.

— После всего происшедшего твой старший брат найдет утешение только в одном — в твоей смерти. В его глазах ты уже мертв. Так вот, я хочу, чтобы ты жил, и прошу тебя — беги к моим родным в Падан Арам, в дом Бетуэля, и оставайся там до тех пор, пока гнев твоего брата не утихнет.

В своей праведности Ривка полагала, что Эсав со временем успокоится и простит Яакову его обман.

На это Яаков ответил, что уйдет только с согласия отца! Тогда Ривка пошла к мужу и сказала ему: «Кнаанские дочери омерзительны мне. Если и Яаков женится на кнаанской девушке, то для чего мне жить?»

Согласившись с ее доводами, Ицхак вызвал Яакова и сказал ему: «Не бери в жены дочерей кнаанских — Анера, Эшкола или Мамрэ. Лучше иди к родне Авраама и возьми жену оттуда».

Ицхак открыто благословил Яакова перед его уходом, показав, что первое благословение действительно принадлежит Яакову, несмотря на то что, давая его, он не знал, кто перед ним стоит. После второго благословения никто уже не мог сказать: «Если бы Яаков не обманул своего отца, он не получил бы благословения!»

Ривка тоже благословила сына, произнеся слова из Псалмов (91:11): «Ибо Своим ангелам заповедает о тебе — охранять тебя на всех твоих путях». (р. М. Вейсман «Мидраш рассказывает»)

С этого момента в жизни Яакова, «человека шатра»(если не считать 14 лет учебы в ешиве Шема и Эвера) начинается период трудовой деятельности для создания и материальной поддержки своей семьи, которая должна продолжать великое начинание Авраама. Оказалось, что Якову, мудрецу Торы, научившемуся терпеть, довольствоваться малым, во всем полагаясь на Всевышнего, это по плечу! Он старательно трудится на Лавана 20 лет!

Об этом его устами свидетельствует Тора: » Я честно служит тебе двадцать лет — четырнадцать лет за твоих дочерей и шесть лет, охраняя твои стада. Может быть, у тебя пропала овца и ты решил преследовать меня? Так нет же! Наоборот, до того как я пришел, львы ежедневно нападали на твои стада и калечили овец. После моего прихода Ашем защищал твои стада и ты не потерял ни одной овцы. Кроме того, я пас твои стада в любое время года, как зимой, так и летом, в стужу и в зной, не зная отдыха. Я не поступал, как другие пастухи, которые, проголодавшись, забивали овцу, говоря хозяину, что ее сожрали волки. И несмотря на все это, ты не только не благодарил меня, но многократно менял плату за мою работу. Если бы не помощь Б-га моих предков, я ушел бы с пустыми руками. Ашем увидел мою нищету и помог мне справиться с работой, которую ты предлагал мне (Берешит, 31: 38-42).

Наш праотец Яаков был первым работником, который обладал качеством труженика по найму, сверяющим свое отношение к работе с законами Торы. И передал эту черту своим потомкам. И не случайно говорит о ней в Теилим, 15 царь Давид,  перечислив двенадцать добродетелей, которыми должен обладать истинный слуга Всевышнего, «Кто достоин жить в Твоем шатре? Кто будет обитать на Твоем святом холме?»  — спрашивает царь Давид и отвечает: «Поэль цэдек, поступающий справедливо…»

Это относится к работнику, который выполняет свои обязанности перед нанимателем полностью, как Аба Хилкия, внук известного праведника Хони Амеагэля.

Понятно, когда речь идет о государстве Торы, — поэль цедек — это норма. А как верующим евреям, скажем, сегодня в Израиле, работая по найму, подняться на такой уровень? И есть ли в этом необходимость, когда другие работники так себя не ведут?

Думаю, что стоит относиться к работе, как поэль цедек, даже если коллеги будут над этим насмехаться! И все не так просто, ка может показаться на первый взгляд. И здесь есть много деталей и тонкостей, которые верующий человек не имеет право не брать в расчет. К примеру, договор с работодателем не содержит такие условности, как, скажем использование рабочего времени на личные разговоры по пелефону, пунктуальности в регистрации времени начала и окончания работы, перерыва на обед, а также нигде не ставится условие добросовестного труда, бережливого отношения к имуществу работодателя, оборудованию, сырью и т.д. И даже, если в трудовом соглашении нет таких  пунктов, верующий человек обязан самостоятельно взять это на себя. И вернее всего, в каждом конкретном случае, советоваться со своим  равом, чтобы не ошибиться и не согрешить…

Нашему учителю, раву Ицхаку Зильберу (זצל) приходилось в жизни немало трудиться. И где бы Учитель ни работал, он всегда отличался добросовестным отношением к труду, и ко всему еще умудрялся хранить шаббат . Об этом его вспоминания, а также воспоминания друзей и коллег  Рава:

РАБОТА

С четырнадцати лет я начал работать. По закону подросткам полагался сокращенный — шести -, а не восьмичасовой рабочий день. Я нашел место, где меня согласны были принять с тем, чтобы я в субботу не работал. За это я обязался работать не с восьми до двух, как следовало бы, но с восьми утра до восьми вечера — по двенадцать часов в день, шестьдесят часов в неделю вместо тридцати шести. В полседьмого утра я старался уже быть в синагоге, молился, потом учил Гемару, потом отправлялся на работу. Я чинил примусы, керосинки, патефоны, велосипеды. Дело я осваивал старательно и стал рабочим что надо: я слесарь шестого разряда, прошу не шутить!

Из тех времен помнится мне один странный случай. Три дня не выходил я на работу: Рош-а-Шана пришелся на четверг и пятницу, а потом наступила суббота. В воскресенье (мы по воскресеньям работали) только собрался идти, мама говорит: — Не пущу.

Обыкновенно она меня поторапливала, а тут…

—    Почему, мама?

—    Сердце чувствует: не надо сегодня ходить.

Я разволновался:

—    Я три дня пропустил. И так все время грозятся уволить!

Но мама настояла на своем. Я остался дома. И избежал большой беды. А, может, и гибели.

В тот день в мастерской случился пожар. Сгорело все: здание, оборудование, принесенные в ремонт вещи. А я начальника боялся пуще огня: боялся потерять работу. Пошли он меня в горящий дом — я бы не посмел отказаться…

Я проработал в мастерской три года, с тридцать первого по тридцать четвертый. В тридцать четвертом году, после убийства Кирова, которое Сталин, сам же его организовавший, использовал, чтобы развязать репрессии, не работать в субботу стало невозможно. Все кругом проявляли отчаянную бдительность: интересовались, кто мои родители, пытались уговорить, что надо работать в субботу, убеждали, что все, чему меня учат дома, неверно, что вокруг кипит новая жизнь, а я держусь за старое, и т.д. Меня уговаривали четыре недели, но все четыре субботы я на работу не выходил. И с понедельника меня уволили. Мне было семнадцать лет…»

ТРУДОУСТРОЙСТВО

У меня не было документов, чтобы официально устроиться на работу. (Речь идет о Ташкенте, куда р. Ицхак сбежал от КГБ — Й. С.). Но Кругляк устроил меня в автотранспортную контору. Я должен был три раза в неделю с шести вечера до шести утра стоять и записывать номера прибывших машин и время прибытия.

Я сразу же договорился с одним узбеком, что буду платить ему три рубля с тем, чтобы в пятницу он задерживался на два часа. Это позволяло мне являться позже — в этот день недели я добирался туда пешком. Записывать номера машин я в этот день не мог и заучивал их наизусть. Наутро я должен был сообщить секретарше номера всех пятнадцати-шестнадцати машин и время, когда они прибыли!

Однажды по просьбе узбека я заплатил ему за три недели вперед, а он меня подвел. Меня уволили за прогул.

Меня устроили в строительную контору к одному корейцу. Я отдавал ползарплаты, чтобы в субботу не работать. Работал я, пока начальник не попался на фальшивых ведомостях: он оформлял на работу несуществующих людей и получал за них зарплату. Я немедленно уволился, чтобы не угодить в это дело.

Какое-то время я работал в неофициальной переплетной мастерской. Она ютилась в помещении какой-то другой организации, и мы приходили туда по ночам, когда ”нормальные” работники уже уходили домой. Как-то все закончили работу и ушли, а я остался прочесть вечернюю молитву. Вдруг входит охранник:

־    Что ты тут делаешь?

Я ему показываю на рот — не могу, мол, говорить. Он ушел. Спустя несколько дней, когда все пришли за зарплатой, он спрашивает:

—    А где ваш немой?

Потом я попал в картонажный цех, где начальником был еврей Окс, бывший прокурор. Я работал у него гораздо больше восьми положенных часов, таскал тяжелые рулоны бумаги, весом в пятьдесят килограммов. В субботу я приходил, но не работал, и за это отдавал ему три четверти зарплаты: вместо двухсот сорока рублей получал шестьдесят.

В конце каждой недели Окс начинал меня запугивать, надеялся — уступлю:

—    Я думал, как-нибудь вытерплю твою ”субботу”, но — не могу. Абрашкин из профкома недоволен.

Я тут же пишу заявление: ”Прошу освободить по собственному желанию”.

Он машет рукой:

—    Ладно, поглядим еще немного.

И так — каждую неделю.

Как-то Окс поругался с напарником, а зло сорвал на мне: выдал не шестьдесят рублей, а сорок. Я спрашиваю:

—    В чем дело?

—    Ни в чем. Вот так, и все.

А деньги нужны были позарез. Надо было отправить больного сына в санаторий. Деньги на билет я в последнюю минуту все же достал. Но оставим это.

НЕОБЫЧНЫЙ ЦЕХ

Так я перепробовал много мест, пока наконец хабадник Мендл Горелик не устроил меня на работу в организованный им цех. Впервые за много лет я спокойно вздохнул. Проработал там вплоть до отъезда, сюда же со временем привел сына и дочку.

Горелик нашел бывалого гебиста, Александра Дмитриевича Юдина. Когда-то Юдин состоял в личной охране Сталина (чуть ли не во время Ялтинской конференции) и даже был советским шпионом в Нью-Йорке. Но так как любил выпить, не удержался на той работе, хотя был еще не старый, лет сорока.

Горелик ему предложил:

— Есть у меня пятнадцать человек, люди честные, одна проблема — в субботу мы на работу выйдем, но работать не будем. Получишь половину нашей зарплаты и сможешь хоть купаться в водке. Согласен быть начальником, выписывать ведомости?

Юдин согласился, да еще устроил туда жену и тещу. Как они делились, не знаю, но я получал свои сто двадцать рублей.

Работа состояла в том, чтобы обезжиривать большие алюминиевые пластины, опуская их в ванну с раствором едкого натра, а потом делать на них надписи.

Все бы хорошо, но работа была настолько вредная, что Советская власть, которая на деньги не щедра, бесплатно давала нам три литра сгущенного (!) молока в месяц, килограмм сливочного масла и газированную воду. Когда я начал там работать, у меня иногда на улице, на ходу, закрывались глаза и я ни с того ни с сего засыпал — это от отравления парами. Поэтому я часто опаздывал на работу. К тому же меня вечно что-то задерживало. Однажды, например, утром в синагоге мне сказали, что в морге лежит тело еврея, попавшего под трамвай. Родственников у него нет, и его собираются хоронить на нееврейском кладбище. Я побежал в морг, представился родственником покойного и договорился, что его похоронят на еврейском кладбище. Потом побежал условиться об организации похорон. На работу я, естественно, опоздал.

В таких случаях наш профорг Семка Горелик, сын Мендла, выносил мне на улицу рабочий халат. Я надевал его и заходил в цех, будто вышел на минутку.

Семка вообще покрывал меня во всем. Впервые за много лет я стал завтракать. Помню, как я изумил жену, явившись домой на завтрак после утренней молитвы:

—    Что стряслось?!

Обычно я уходил на шахарит да так и бегал потом полдня голодный. Но теперь у меня началась райская жизнь, Семка прощал мне мои постоянные опоздания.

Мы помогли Ицхаку устроиться в цех металлографии, где я сама работала. Ответственный там был Горелик. Он поначалу не хотел брать Ицхака к себе: знал, что тот — человек ”общественный ”, и, где бы он ни появился, вокруг него собираются люди, а Горелик не хотел привлекать внимание властей к своему цеху.

Он сказал:

—    Я не могу взять человека, у меня нет места.

Я возразила:

—    Тогда возьмите его на мое место, мне же легче устроиться, чем ему.

Он не мог от меня отвертеться и согласился:

—    Я ею возьму, но учтите — под вашу ответственность.

Со временем стало очевидно, что Ицхак работает лучше всех, другие, случалось, работали с прохладцей, а он всегда спешил и прекрасно работал. Очень трудоспособный и очень добросовестный человек. Он делал больше всех и одновременно рассказывал и учил… Все поражались: они никогда не видели такого человека, чтобы все умел.

Начальник потом приходил ко мне:

—    Елизавета Яковлевна, большое спасибо вам за этого человека!

Говорю:

—    Вот видите? А сколько вы меня мучили, не хотели оформлять?

(Из рассказа Лизы Кругляк)

«… Торопясь начать работу, я не надевал маску и перчатки, что укреплению здоровья, конечно, не способствовало. Мне хотелось побольше сделать, чтобы урвать еще и время для учебы.

О какой учебе я говорю?

А мы там в цехе не просто работали, мы там жили. Я предложил моим товарищам потихоньку съедать наши бутерброды на час раньше обеденного перерыва, не отрываясь от работы, чтобы потом, когда наше нееврейское начальство уйдет на обед домой или в столовую, с часу до двух дня, а в пятницу — чуть пораньше —  учить мишнает. Так мы и сделали.

Беда с равом Ицхаком: он никогда ничего ”не знает”. Спросишь его о каком-то законе, а он говорит: ”Надо посмотреть в книгу”. Он четко знает, какую ”сефер” (книгу) взять и в каком месте открыть. Если он открыл, то это будет точно нужное место, вперед или назад не более чем на одну страничку, и он точно знает  —    внизу слева или вверху справа… Но он — ”ничего не знает”!

Из рассказа Владимира Кругляка

Сидели и занимались группой в пятнадцать-семнадцать человек. Помню, в пятницу кто-то заметил: никогда не имел я такого удовольствия — накануне субботы учиться (люди, соблюдающие субботу, знают: в это время дома всегда стоит дым коромыслом — идет бурная подготовка).

В субботу мы приходили в цех, но не работали.

Видимо, кто-то донес об этом властям, и в одну из суббот к нам нагрянула комиссия. Увидев в дверях инспекторов, мы попросили жену Юдина (она, как я уже говорил, тоже работала в цехе) взять нашатырный спирт и тихонечко разлить во всех комнатах.

Проверяющие, как только вошли, схватились за нос: ,,Ой, как они тут работают, как они терпят? Надо им, добавить за вредность”. С этим обнадеживающим выводом они тут же удрали, но никто, конечно, ничего нам не добавил.

Однажды в субботу пришли раздавать зарплату. Мы все разбежались: не объяснять же, что деньги мы в субботу получить не можем и расписаться в их получении — тоже. Цех стоял на берегу Комсомольского озера, и мы все спрятались в лодках.

Юдин с ума сходит, не понимает, в чем дело: он пригласил людей получить зарплату — и все исчезли! Он оказался в глупом положении и страшно возмущался, когда мы вернулись: ״Ну, не работаете вы в субботу, но деньги-то получить можете?” Никак он понять не мог нашей логики.

Юдин умер вскоре после того, как получил разрешение Сема Горелик. Умажется, и у нас уже было разрешение, когда мы гили выразить соболезнование жене Александра Дмитриевича. Цех сделал свое дело — и Юдин закончил свои земные дела.

Из рассказа рава Бенциона:

«Один случай мог окончиться для всех печально. Юдин, кроме своей семьи, временно, на два месяца, устроил в цех своего дружка из КГБ Ивана Кирилловича Лебедева, его жену и дочь. На этот срок он назначил Лебедева кем-то вроде управляющего производством.

Минули два месяца, дружок и говорит:

—    Никуда я не уйду, я тут начальник!

Юдин утверждает:

—    Нет, я!

А Лебедев свое:

—    Я!

И накатал донос, о чем мы и знать не знали.

До этого момента Лебедев был такой вежливый, корректный, доброжелательный, что я даже думал, глядя на него: вот у кого надо учиться с людьми разговаривать! Пусть бы евреи такие были! Он производил прекрасное впечатление, я бы за него головой поручился. А тут вдруг приходит в цех большая комиссия и читает нам его заявление:

”Я отказываюсь возглавлять производство в сложившейся обстановке. В цеху работают одни сионисты и религиозники. Привожу факты: такого-то и такого-то (названы дни Рош-а-Шана, когда цех два дня был закрыт) отсутствовали на работе… — и идут все имена. — Сколько я ни борюсь с этими религиозниками и сионистами, ничего не помогает. Все они хотят уехать в Израиль. Работать с этими сионистами невозможно. Наведите порядок”.

Недурное заявленьице, а?

Комиссия спрашивает:

—    Товарищи, вы где находитесь — в Советском Союзе или в Америке? Что тут происходит?

Вопрос, конечно, для начальства стандартный, но в шестидесятые годы — более чем серьезный. Я уже говорил: тогда за спекуляцию — расстреливали! А тут — махинации с религиозным ”уклоном”! Как мы выпутались, не постигаю. Б-г помог.

В цехе работал сын Менделя Горелика, Семка, он же, как я уже говорил, — профорг. Семка спас положение. Увидев, что Юдин с дружком поссорились, он сразу сообразил, к чему это может

привести. У Семки была гениальная голова. И он подготовился…

В холь а-моэд (полупраздничные дни) Суккот еврейский закон предписывает не работать. За известными исключениями — можно сделать то, что окажется невосполнимым, если вы этого сейчас не сделаете. Например, записать номер телефона или — когда вы учите Тору — записать ”двар Тора”, чтобы не забылось. Поэтому я настаивал: в холь а-моэд работать только в том случае, если явится высокое начальство. Но в Советском Союзе, как известно, хозяйство было плановым, и каждому предприятию сверху предписывался определенный объем работ на определенный срок. Как же выполнить план? Понятное дело — ночами после праздника и в воскресные дни. Так мы и поступали два раза в году: после Суккот и Песах приходили в воскресенье и работали. Помню, как я прибежал в цех вечером, сразу после Симхат-Тора.

Сейчас Семка решил этим воспользоваться. Он подошел к охраннику и говорит:

—    Ты подтвердишь, что мы приходили работать в воскресенье?

Тот отвечает:

—    Как же, помню — вы приходили тогда-то и тогда-то.

—    Подтвердишь?

—    Подтвержу.

И мы с Семкой незаметно вернулись в цех.

Кончились обвинительные речи, комиссия обращается к Семке:

—    Что скажет профорг?

Семка выходит и заводит не спеша:

—    Цех старается выполнить план. Многие из нас ради этого выходят на работу по воскресеньям…

Он разворачивает солидный лист и начинает читать:

—    Зильбер работал в такой-то день и в такой-то (если я там был лишних два-три дня, он записал за мной шесть-семь). Такой-то товарищ — в такие-то дни…

И указывает для всех нас разные воскресенья (чтобы не получилось, что все почему-то выходили на дополнительную работу одновременно). В полугодии воскресных дней достаточно — на всех хватило.

Он читал свой список не меньше получаса, и комиссия заскучала. Слушать ей уже не хотелось. А Семка фантазировал дальше:

—    Этим товарищам полагаются отгулы. Я на это не пошел, мне внеочередные отпуска ни к чему — мне надо, чтобы производство работало. Отгулов никто не получил. Так о чем разговор? Но — печатные машины давно нуждались в ремонте, и, когда мы выполнили месячный план, я счел удобным пригласить мастеров (он действительно пригласил кого-то. — И.З.). Мастера занимались ремонтом тогда-то (он назвал дни Рош-а-Шана). Вот почему люди в эти дни не работали.

Семка перевел дух и повторил:

—    Так что я вообще не понимаю: о чем тут говорить?

Комиссия спрашивает:

—    Иван Кириллович, что же вы писали? Ведь все законно.

—    Да, — говорит Иван Кириллович, — с виду все законно. Но одну вещь я вам твердо могу сказать: попробуйте, свяжите этих людей и бейте их, чтобы они работали в субботу, — не будут.

—    Но это другой вопрос. Мы говорим о том, что здесь у вас написано. Что вы можете сказать по этому поводу?

Тот не знал, что ответить.

Вот и полагайся после этого на личное впечатление! Сдержанный, спокойный, честный. Вот вам и честный! А я ему еще лекарства доставал в свое время!

Сразу после этого Лебедев простудился, рот у него скривило набок, и он поспешно уволился. И гоим сказали: Б-г его наказал за то, что он ”зацепил” евреев.

КАК Я РАБОТАЛ ( в Израиле — Й. С)

В Центре абсорбции нас посещали разные люди. Немецкий еврей реб Давид Файст был у нас и сказал:

—   Я работаю уже семь лет. Мне полагается годовой отпуск. Хотите поработать вместо меня этот год в ”Кирьят-ноар”, религиозном колледже для мальчиков?

И я стал преподавать математику.

Кончился год, реб Давид вернулся. Я ему говорю:

—    Сдаю вам дела.

—    Нет! — возражает он и идет к директору. — Я здешний житель, а Зильбер — новый репатриант. Если вы ему оставите несколько часов — я остаюсь, если нет — ухожу. Потому что он не скоро найдет работу, а я найду.

А Файст был небогатый человек. И мне оставили несколько часов, а потом я нашел еще.

Большое дело сделал для меня реб Давид!

Деньги нужны были для многого. Я никогда в России не одалживал таких денег, как здесь. А отдавать как?

В Рош-а-Шана я молился: ”Рибоно шель олам! Давай я все свалю на Тебя: Ты лучше знаешь, что надо. Я буду делать, что положено, как автомат, а переживать ни капли не буду”. И мне стало легко.

Прихожу в раббанут (раввинат) — я помогал новым репатриантам, а иногда мне давали подработку, перевод документов. Захожу в кабинет к знакомому, на душе радостно, я и запел: ”На тебя, Г-сподь, надеюсь — вовеки не буду устыжен” (Теилим, 71:1). Схватил его за руку — и давай танцевать! А у него на лице: неужто помешался, бедняга?! Всегда хохотал потом, когда меня видел.

Наукой я не занимался. Однако работал много. Безумно много. И был счастлив.

В ”Кирьят-ноар” учились полторы тысячи ребят. Я дополнительно занимался с ними в общежитии с одиннадцати до двенадцати ночи. Автобусы уже не ходили, и я пешком шагал полтора часа из ”Кирьят-ноар” домой в Санедрию Мурхевет.

Мне поручили семинар по Торе для новых репатриантов в Хайфе, раз в десять дней. Я приезжал домой в два ночи, к половине восьмого утра являлся в колледж, а на дорогу уходило минут сорок пять. И еще организовал для ”русских” кружки Торы в Тель-Авивском и Иерусалимском университетах и в иерусалимском районе Неве-Яаков. Б-г давал силы!

Рассказывает Авраам Прессман

ПЕРЕРЫВ НА ОБЕД

«Как и у всех, у нас в цеху был обеденный перерыв. Реб Ицхак за час обеденного перерыва мог обежать весь Ташкент. Куда он бегал? Есть один пожилой еврей, который не может сам одеть тфилин — ему надо помочь. Есть старый еврей или еврейка, они лежат в больнице и не едят некошерную пищу, — надо им принести. Потом в конце обеденного перерыва реб Ицхак прибегал.

Наше начальство слегка закрывало на это глаза, чтобы он мог немного перекусить и отдохнуть, а потом браться за работу. Вот так уходил у него обеденный перерыв.

Как я вам говорил, он во время перерыва всегда бегал навестить разных людей, в том числе больных. Был там у нас один старый еврей, которому нужна была особая пища, у него были проблемы с желудком. Он жил у каких-то своих дальних родственников, которые к нему не очень хорошо относились…

Откуда-то рав Ицхак об этом узнал и стал приносить ему поесть, а больному нужна была рисовая каша, сваренная не на воде, а на молоке.

В порядке воспитания на какое-то время он возложил эту миссию на меня. И я в течение долгого времени ходил каждый день в тот далекий район Чиланзар — ташкентские Черемушки.

Моя мама варила ему эту кашу, а мы жили в Старом городе, и мне было довольно далеко ехать. Пока рав Ицхак мог уговорить их, чтобы они его держали и мы носили ему еду, — тот жил.

Но они отдали этого старика в дом престарелых, и он там скоро умер…»

 

 

 

 

    


Оставить Комментарий