Статьи

Смертельно больного Яакова-авину оповещают, что приехал его  проведать любимый сын Йосеф. Оба они понимают, что это их последняя встреча… А отцу так много нужно сказать первенцу его любимой  жены Рахели. И их разговор, действительно, очень содержательный, глубокий и судьбоносный!

Остановимся на одной из просьб нашего праотца. Он просит сына похоронить его в Махпелле в Эрец Исроэль. Объясняют комментаторы, что Йосефа удивила эта  просьба и  он, впервые за много лет, задает вопрос отцу вопрос: » По какой причине его мать Рахель была захоронена по дороге в Бейт-Лехем?» Нам также хочется спросить: «Почему Йосеф только сейчас интересуется захоронением своей матери, а все это время он  как бы соглашается с отцом, что тот похоронил ее именно в этом месте ? Мудрецы объясняют: Йосеф всегда считал, что отец попросит похоронить его рядом с любимой женой! Поэтому, когда слышит «Махпелла«, —  не может с этим согласиться без выяснения причины поступков отца. И Яаков-авину охотно разъясняет ему, почему он так поступил с матерью Йосефа: » В будущем, когда бавлим разрушат Храм, и поведут в галут уцелевших от уничтожения жителей Йерушалаима, путь их проляжет рядом с могилой праматери Рахели. И только она, единственная из праотцов, как написано в Мидраше, сможет заступиться за плененных детей, и им было обещано возвращение домой, в Эрец Исроэль.

Мидраш также сообщает нам мотивацию просьбы Яакова-авину о захоронении в Махпелле:

Почему младшему сыну Ицхака  так важно было, чтобы его похоронили в Эрец Исраэль!

Наши мудрецы, благословенна их память, учат, что те, кто похоронены в Эрец Исраэль, первыми поднимутся, когда придет время тхият аметим, воскрешение мертвых. А что же с другими евреями, похороненными за пределами Эрец Исраэль! Мудрецы нам объясняют, что Всевышний создаст специальные подземные туннели в то время и тела всех евреев как бы передвинутся по ним в Эрец Исраэль. И только в Святой Земле каждый еврей будет воскрешен из мертвых.

Поэтому Яаков и наказал Йосефу: «Не хорони меня в Мицраиме. Я хочу избежать мучений от перемещения в Эрец Исраэль в дни тхият аметим».

У нашего праотца были и другие причины, по которым он не хотел, чтобы его хоронили на чужбине, и тем более, в стране сыновей Хама. Он боялся, что если его захоронят там, то его потомки станут считать Мицраим своей родиной. Они ведь могли рассуждать так: «Если бы эта земля не была святой, то в нее не зарыли бы тело праотца Яакова». А Яаков хотел, чтобы его потомки всегда осознавали свое пребывание в Мицраиме временным, сколько бы оно ни продолжалось. Еще одна причина — это опасение, что мицрим начнут поклоняться его останкам и объявят их б-жественными. Ведь они знали, что после прихода Яакова в Мицраим голод прекратился. Яаков предвидел также, что одной из Десяти казней, которыми будет наказан в будущем Мицраим, окажутся вши, которые поразят даже тела мертвых (а он не хотел полагаться на то, что его останки будут избавлены от этого наказания с помощью чуда).

Яаков попросил Йосефа: «Перенеси мое тело в пещеру Махпелла, ибо я хочу лежать вместе с моими отцами, чтобы восстать с ними из мертвых, когда наступит для этого время».

(Каждому человеку стоит позаботиться о том, чтобы его похоронили рядом с цадиками, чтобы оказаться с ними вместе, когда настанет время тхият аметим).

Возможно, что отсюда пришло к нашему учителю, раву Ицхаку Зильберу (זצל) понимание насколько важно еврею быть похороненным в Эрец Исроэль, а за ее пределами — по еврейским законам. А также, понимание святости могил праведников, у которых можно вымолить  «броху вэ ацлоху«… отмену гзерот!

О МОГИЛЕ ОТЦА

Отец умер в сорок четвертом году.

Вместе с еще одним человеком я пошел на кладбище искать место для могилы. Не следует хоронить праведника рядом с тем, кто нарушал законы. Мы искали место рядом с могилой такого человека, кто хоть что-то соблюдал: субботу или кашрут, — и не нашли.

Это было большое, плотно заполненное еврейское кладбище.

Я знал тех, кто там похоронен. Тот женат на нееврейке, этот — коммунист… Трижды обошли кладбище. Только одно место могло бы подойти отцу — узкое пространство между двумя склепами над могилами рава Кассиля (он умер в 1890 г.; кстати, писатель Лев Кассиль — его внук, я писал ему, и он подтвердил это родство) и некоего Персона, о котором говорили, что он был очень знающий, почти как рав, и очень добрый человек. Во время Первой мировой войны он устраивал на работу евреев, попавших в Казань.

Я спросил об этом месте в погребальном обществе, и мне рассказали такую историю.

Это место приобрел для себя реб Авраам Цимхес, некогда очень богатый человек, построивший в Казани трехэтажную синагогу еще до Первой мировой войны. Советская власть все у него отняла. Нищим стариком он уехал в Ленинград и умер там.

Затем, уплатив пятнадцать рублей, это место записал на себя габай (управляющий делами синагоги).

Между тем скончался брат Цимхеса, прекрасный человек, которого я хорошо помню. Его любимым присловьем было: ”Что знаю, стараюсь соблюдать. Если чего не соблюдаю, то потому, что не знаю”.

В период нэпа — так называемой новой экономической политики, допускавшей частное предпринимательство: Ленин ввел ее через несколько лет после революции, пытаясь как-то оживить экономическую жизнь страны, — так вот, в период нэпа с ним произошла любопытная история.

Как-то он явился к моему отцу с двумя большими сумками, в которых лежали золотые изделия и драгоценности, и сказал, что у них в доме внезапно умерла сравнительно молодая, лет сорока, женщина, приехавшая на месяц в Казань и попросившаяся к ним жить. Осталось вот это имущество. Он об этой женщине почти ничего не знает. Ищет родных — и не находит. Никого у нее нет. Что делать с вещами?

Отец сказал:

—   Ищи. Хоть кого-нибудь, хоть двоюродных.

Цимхес прожужжал людям все уши этой историей. Недели три ходил он повсюду и всех расспрашивал.

Чем дело кончилось, не знаю. Но такое поведение как-то характеризует человека, верно?

Решили, что Цимхес достоин быть похороненным на месте, что когда-то купил его брат, несмотря на то, что габай записал это место на себя. Стали рыть могилу — ничего не получается. Не знаю, что уж там было — зима, бетон, камни… ־ во всяком случае, могильщики два часа долбили яму, вынули чуть-чуть земли и отказались от этой попытки.

Чтобы похоронить отца между равом Кассилем и Персоном, нужно было согласие габая. Я его ищу — он в больнице. Прихожу, рассказываю, что отец мой умер и негде его похоронить… ”Уступаю участок от всей души, — говорит габай, — я себе другое место найду”. И написал бумагу, что продает мне участок, взял в уплату пятнадцать рублей.

Пришли на кладбище. Я говорю: ”Копайте”. И раз-два — вырыли сразу.

ЦАДИК И ОТЕЦ КОММУНИСТА

Когда я думаю о похоронах отца, на память приходят удивительные истории.

В тридцатые годы в Белоруссии один цадик-раввин тайно обучал детей Торе. Как- то пришел к нему портной, у которого сын служил в НКВД, и говорит раввину:

—    Уезжайте скорее, вам грозит арест (это он у сына узнал).

Раввин спрашивает:

—    Чем я могу вас отблагодарить?

Тот отвечает:

—    Пусть через сто двадцать лет (сто двадцать лет у евреев — символ долголетия) меня похоронят рядом с вами.

—    Согласен, — говорит раввин.

И спешно уехал в другой город.

Через несколько лет началась Вторая мировая война. В городе оказалась масса эвакуированных.

В годы войны цадик умер, его похоронили. Вскоре умер еще один еврей. Похоронили и его. Дело было зимой — мороз, метель, все занесено снегом, никто и не разобрался, в каком месте ему отвели могилу.

Когда стаял снег, хоронившие пришли в смятение: человека, о котором ничего не знали, они похоронили рядом с цадиком! Хотели даже поститься из-за этого. А спустя время выяснилось, что неизвестный — тот самый портной, который спас рава.

«…Где-то в Казахстане вскоре после войны умерла супружеская пара — высланные из Ленинграда муж с женой, честные религиозные люди. Их арестовали и выслали в Казахстан только за то, что они тайно обучали кого-то религии. Хоронить их было некому, и какие-то знакомые Фрумы-Малки (мать жены рава Ицхака — Й.С.) телеграммой сообщили ей об этом. Почему они сами не взялись за это? Видно, не по плечу было.

А Фруме-Малке все было по плечу. Она бросила все дела, взяла с собой одного еврея из погребального общества и отправилась в неблизкий путь.

Позже я встретился с братом той погибшей женщины. Он рассказывал, что когда приехал туда, его сестра с мужем уже были похоронены — как надо, по-еврейски. Это Фрума-Малка сделала. Она была активнее всех в семье. Она была огонь!»

ПОЕЗДКА НА МОГИЛЫ ЦАДИКОВ

В семидесятом у нас все еще не было разрешения на выезд. Браславские хасиды из Ташкента поехали в Умань. Я поехал с ними.

Прибыли поездом в Киев. В Умань надо ехать в автомобиле. А нас десять человек! Две машины брать — очень уж в глаза бросается. Да и одного-то надежного шофера найти нелегко.

Спутники мои были готовы к любым испытаниям — только бы достичь цели. Сели в легковушку, вповалку, друг на друга, и покатили. Не пятнадцать минут ехали: отправились ранним утром, а добрались глубокой ночью.

Нашей целью была не только Умань, как бывает обычно. Мы договорились, сделав небольшой круг, посетить могилы всех цадиков на пути.

Проезжая Бердичев, мы пошли на могилу великого рава Леви-Ицхака, жившего около двухсот лет назад.

Власти разрушили надгробье, евреи восстановили его и написали: ”По нитман адам хашув…” — ”Тут похоронен значительный человек рав Леви-Ицхак из Бердичева”.

И смешно, и грустно. Так ли пишут о великом человеке, при имени которого весь еврейский мир трепещет! Он говорил с Б-гом, как я с вами говорю. Всегда заступался перед Всевышним за Его не очень добросовестных рабов. И сказать о нем — ”адам хашув”?! Да и смотреть на тех, кто там остался, было грустно — считанные старики…

Я предложил заехать в Межибож, на могилы великих людей: рава Исроэла Баал Шем Това и двух его внуков — рава Баруха из Межибожа и рава Эфраима из города Сдилково, автора книги ”Дегель маханэ Эфраим”. И еще там могилы евреев, погибших во времена Богдана Хмельницкого.

Поехали.

Тоже нелегко было видеть, во что это все превратилось.

В Межибоже во второй половине восемнадцатого — в начале девятнадцатого века жил великий рав Авром-Иеошуа Гэшл а-Коэн из города Опто (он умер в 1825 году). Рассказывали, что когда в Йом—Кипур он читал в молитве отрывок о службе первосвященника, то вместо слов ”ках ая омер” (”так [он] говорил”, имеется в виду — первосвященник) произносил ”ках аити омер” (”так я говорил”): он помнил, что был первосвященником в предыдущем воплощении.

На земле вокруг могилы валялись обломки надгробья, на которых еще видны были отдельные буквы. Целиком сохранилась только надпись в нижней части могильной плиты: ”Шабхуу…” -”Восхваляйте его, ибо по великой скромности своей рав не велел ничего писать о нем, кроме имени”.

Уже ночью мы прибыли на могилу рабби Носона из Браслава, ученика рабби Нахмана. Близко к ней не подходили, потому что там вертелись какие-то непонятные люди. Помолились в отдалении.

В Умани мы рассчитывали провести праздник Рош-а-Шана (четверг, пятницу) и субботу.

Там было не совсем безопасно, случалось — наезжала милиция и начиналось разбирательство: кто, зачем да откуда? Хозяйке дома, где обычно останавливались приезжие евреи, запретили принимать постояльцев. Но незадолго до нас в городе побывали евреи из Америки, и тут уж власти сами просили женщину принять гостей. Она и сказала: ”Что же я — одних принимаю, других не принимаю?” И начальство отменило запрет. (У этой женщины дочь была психически больна, и рав Иехиэль-Михл Дорфман, ныне — один из главных руководителей браславских хасидов, дал ее дочери какое-то лекарство. Больной стало лучше, и мать добра не забывала.)

Ночлег в каморке — не в отеле, конечно. В тесноте, да на полу спали. Зато с едой повезло: бывший с нами Яков Талант умел делать шхиту. Впервые за все поездки в Умань мои спутники так ”роскошествовали”. Ели кур и радовались.

Нас был миньян. На праздничную вечернюю молитву мы пошли в синагогу. Та же картина: восемь-девять стариков за семьдесят — и ни одного молодого лица. Наши привезли с собой шофар и трубили там.

В субботу вечером, после авдалы и ”мелаве малка” (трапеза после субботы, которой провожают царицу-субботу), мы уехали в Киев. Вскоре после нашего отъезда нагрянула милиция. А нас уже нет!

Я всю жизнь мечтал посетить могилу дедушки в Рагуве. При жизни я его не видел, так хоть на могиле побывать… От Киева до Вильнюса не так уж далеко — самолетом часа полтора. Я полетел в Вильнюс.

У браславских хасидов есть красивая песня — ”Таере бридер” (”Дорогие братья”). Когда мы кончили мелаве малка в Умани, все танцевали и пели: ”Дорогие братья, сердечные братья, когда мы еще увидимся? Если Б-г даст жизнь и здоровье, мы еще увидимся”.

Так я под эту песню уехал в Киев, из Киева — в Вильнюс. Прилетел ночью, когда в синагоге никого не найдешь, вошел в какой-то дом, поднялся на последний этаж и лег спать прямо на полу.

Наутро я стал искать евреев. В синагоге встретил габая, очень интересного человека, по фамилии Кав. Разговорились. Простой рабочий-строитель, но глубоко верующий, чистый человек: шестнадцать лет у них не было кашерного мяса, но он не ел трефа. Во время войны Кав жил в Татарии. Я спросил, как ему там приходилось, он сказал — терпимо, а когда узнал, что мы голодали, сокрушался, что не знал об этом: он был бы рад поделиться хлебом… После войны он с семьей вернулся в Вильнюс.

Вот что он мне рассказал.

В начале пятидесятых годов власти снесли старое еврейское кладбище, где находилась и могила Виленского гаона. Кав решил спасти могилы Гаона и его близких: детей, брата и сестры, родителей. Восемь могил он перенес на новое место. Ему помогали пять евреев.

Кав сказал мне, что на могильном камне Гаона написано: ”На кого ты нас оставил? Кто будет решать трудные вопросы?..” И попросил запомнить на всю жизнь: эта могильная плита установлена на четвертой могиле слева, но Гаон ми-Вильна — третий слева. Праха Потоцкого, польского графа, принявшего иудаизм, Кав не нашел. Этот гер-цедек, которого власти приговорили к сожжению ”за измену вере”, был похоронен рядом с Гаоном.

Я спросил у Кава, отличались ли чем-нибудь останки Гаона ми-Вильна от других. Он ответил: ”Волосы у него на голове были твердые, как иголки”. Больше я ничего не спросил. Не знаю, сохранилось ли тело. Но раз волосы были, значит, что-то сохранилось…

Кав объяснил мне, как добраться до Рагувы, но сопровождать меня не мог: не хотел оставить больную жену. Однако жена настояла: человек приехал издалека — мицва поехать с ним.

Мы поехали вместе. К сожалению, как и во всех литовских городках, там после войны не осталось в живых ни одного еврея. Во всех таких местечках еврейские кладбища были разрушены. Но кладбище, на котором похоронен дедушка, сохранилось полностью, потому что во время войны прямо на его территории шли бои и там похоронили погибших советских солдат.

Я нашел могилу дедушки. Надпись на надгробье сообщала, что он был раввином Рагувы сорок восемь лет.

Из этой своей поездки на могилы праведников, последней перед отъездом в Израиль, я возвращался домой через Москву».