Статьи

В «спектакле «под названием «Египетское рабство» есть одна эпизодическая роль. В главе «Шмот» она записана в нескольких стихах: « И спустилась дочь Паро, чтобы омыть себя, к реке, а ее девицы ходили подле реки; и увидела она короб в тростнике, и послала свою рабыню, и та взяла его. И открыла она, и увидела его, дитя, И вот мальчик плачет, и сжалилась над ним и сказала: Из детей иврим этот. И сказала его сестра дочери Паро: Не пойти ли мне позвать к тебе кормилицу из жен иврим, и она выкормит тебе младенца?  И сказала ей дочь Паро: Иди. И пошла девица, и позвала мать младенца. И сказала ей дочь Паро: Возьми это дитя и выкорми его мне, а я дам тебе твою плату. И взяла женщина дитя, и кормила его. И подросло дитя, и она привела его к дочери Паро, и он стал ей сыном, и она нарекла ему имя Моше и сказала: Ведь из воды извлекла я его (Шмот, 2: 5-10).

Мудрецы очень глубоко изучили эти стихи Торы. Говорит в трактате «Сота» (стр.12 ) рабби Йоханан со слов рабби Шимона бар Йохая, что дочь Паро пришла к Нилу чтобы ритуально окунуться в воде с целью принять гиюр (стать еврейкой). Абарбанель  говорит, что был жаркий день, и она пришла искупаться в жаркую погоду, и это мнение, также, и книги «Седер а-дорот«.

В другой книге»Пиркей де рабби элиезер», 28 написано, что у нее был цаарат, и она пришла  к воде окунуться, чтобы уменьшить страдания.

Как видим, три точки зрения на визит дочери царя Мицраима к Нилу.

Интересно, что и  у Паро был цаарат, и мы знаем, как он лечится: погружается в кровь еврейских младенцев (сто пятьдесят — утром, и столько же — вечером). Спросим: «Почему же его дочь, если у нее цаарат, не поступает так же? Или : «Почему Паро не окунается в Нил, чтобы излечиться?

Потому что для него Нил — это одно из б-жеств Мицраима. И он не может его «заземлить».  А окунаться в кровь еврейских младенцев ему посоветовал Билам! Тогда дочь Паро, которая, по одной из версий решилась принять  еврейство, наоборот, намеренно унижает Б-га своего отца, окунаясь в него без одежды! И так написано книге «Алей врадим» где трактат  «Сота» сравнивается с трактатом «Авода зара«. Хатам Софер приводит доказательство на это из стиха «аль а-Йор«. И по логике вещей должно было быть написано «ба Йор«. И в этом «аль» (на) намек на сон Паро, где сказано так же. И это значит, что Паро провозглашает: бо-жество Нил создано мною! Утверждает дочь Паро: вот, я окунаюсь в реку, которой ты об-жествляешь, чтобы высмеять твое идолопоклонство! И еще: в этом протест праведницы против того, что в Ниле топят еврейских младенцев! Поэтому она пришла принять еврейство!

И это очень важный и своевременный шаг. Объясним почему. Младенца Моше бросают в реку. Мидраш дополняет письменную Тору: «Йохевед взяла небольшую корзину и намазала ее изнутри известью, а снаружи смолой, чтобы сделать водонепроницаемой. Она соорудила над ней небольшой балдахин и сказала печально: «Кто знает, увижу ли я хупу моего сына!»

Во-первых, ее слова возымели силу: мать действительно не увидела хупу сына. Во-вторых, праведная дочь Леви, как бы ставит под сомнение Пути Творца, сокрушаясь о будущем их сына.  Соглашается отец младенца, глава поколения, праведный Амрам, со словами своей жены Йохевед, которые та говорит их дочери Мирьям: «Как же твое пророчество, Мирьям?». И это противоречит тому, что они говорят ей за три месяца до этого печального события: «Амрам поцеловал свою дочь Мирьям. Ты была права, — сказал он ей. — Ты предсказала, что твоя мать родит спасителя сынов Израиля. Амрам и Йохевед назвали своего сына Екутиэль, но он вошел в историю под именем Моше, и только это имя записано в Торе. Всевышний сказал: «Поскольку твою жизнь спасла дочь Паро, то Я клянусь, что Я буду называть тебя только именем, которое она дала тебе!»

А своевременным этом поступок праведной гийорет Батьи был потому, что укрепил, как мне кажется, веру руководителей поколения, которые увидели каким образом Всевышний спас их младенца — будущего спасителя еврейского народа. Причем, присоединилась она к евреям, когда они были порабощены, унижены, когда над ними садистски издевались, когда их убивали… И сделала он это бэ месирут нефеш (с угрозой для жизни) с единственной целью — стать частицей Истины, приняв на себя иго Небес!

Эта еврейская готовность на самопожертвование, унаследованная от Авраама-авину, проявляется, как характерная черта, и у евреев, и у праведных геров!

Наш учитель, рав Ицхак Зильбер (זצל), ни однажды в своей жизни поступал самоотверженно, защищая идеалы Торы:

ПОД ОДНОЙ КРЫШЕЙ С АМАЛЕКОМ

«Итак, центральная комната нашей коммуналки была клубом евсековцев. Они неизменно толпились там по субботам и праздникам — не случайно, видимо, их разместили рядом с семьей раввина. Помню, пришел я домой в пятницу вечером (шабат уже наступил) и хотел пройти к себе в комнату. Один из этих евреев останавливает меня, сует мне, одиннадцатилетнему мальчишке, спички и говорит: — А ну-ка зажги, не то побью!

Я не зажег, вырвался как-то и убежал. И это у себя дома!

К этому времени относится чудом сохранившееся последнее письмо ко мне моего деда рава Мойше-Мишл-Шмуэля Шапиро,- написанное в двадцать восьмом году (это к нему в Литву я так неудачно пытался уехать). Он пишет:

”Мой дорогой внук Ицхак-Иосеф! Мы с бабушкой очень озабочены тем, что вы живете в ”холодном климате”. И все наши молитвы Б-гу о том, чтобы ты остался верующим евреем, знающим Тору…”

Письмо залито слезами. Вскоре дедушка умер…»

В лагере

БУДНИ И ПРАЗДНИКИ

Спустя месяц после моего прибытия в лагерь наступил праздник Рош-а-Шана. Молитвы я знал наизусть, но все-таки хотелось иметь махзор (сборник праздничных молитв): кто-нибудь еще мог бы по нему молиться. Верьте — не верьте, но махзор мне принес секретарь парторганизации лагеря, еврей Вишнев.

Как я не побоялся прийти к нему с такой просьбой? А я убедился, что он, несмотря на коммунистическое воспитание, человек честный и порядочный. Когда нас никто не слышал, я с ним спорил о Сталине, доказывал, что у того нет пророческого дара (Сталину приписывались самые исключительные качества, включая провидение; опровергать это было смертельно опасно). Не знаю, действительно ли Вишнев так думал, но вот как он объяснял мне плохое отношение к евреям:

—    Представь себе, что у отца два сына. Один работает, делает все, что требуется, а второй отлынивает, любит пенки снимать. Наступает праздник. Кого посадить во главе стола? Того, кто отлынивает и ничего не делает, или того, кто работает, старается? Русский народ строит социализм, а евреи — отлынивают. Они или в торговле, или в науке.

Тем не менее я спросил:

—   Если я дам тебе адрес и попрошу принести книгу, принесешь?

—    Принесу, — говорит.

И он принес мне, кроме махзора, мишнает, Танах и даже карманного формата Агаду.  Агада ־ рассказ об исходе евреев из египетского рабства; его читают во время праздничной пасхальной трапезы, которая называется Седер Песах. Передавая книги, Вишнев предупредил:

—    Даже если тебя будут резать на куски, не говори, кто принес.

В девяносто втором году я проводил Седер Песах в ешиве в Москве. Стал рассказывать, как проводил Седер в лагере. Упомянул Вишнева.

Двое из присутствующих оказались супругами из Казани. Они вернулись домой, нашли сына Вишнева (сам Вишнев уже умер), рассказали ему, что произошло, и сын Вишнева тут же приехал в Москву повидаться со мной. Он обнимал меня, плакал и говорил:

—    Мне тогда было пять лет, но я полдню, как папа рассказывал, что в лагере есть еврей, который не работает в субботу.

Я с ним почитал немного Танах, он внимательно, с интересом слушал. Я научил его читать ”Кадиш”, и он прочел за отца и за мать.

Ну что, не пропала доставка махзора там, на том свете? Не пропала! Один этот ”Кадиш” чего стоит!

А на днях Иосиф Вишнев позвонил мне в Иерусалим и просил молиться за него — ему предстоит тяжелая операция.

Значит, лагерь тоже был не зря. Может, я сидел для того, чтобы сын Вишнева позвонил мне с такой просьбой.

Итак, махзор на Новолетие у меня был, и в первый день Рош-а-Шана мы вместе с еще несколькими евреями тайком молились.

Едва мы закончили, в лагере вспыхнул пожар. Мгновенно началось столпотворение. Лагерь весь в дыму и огне, заключенные и охрана мечутся, крики, распоряжения, паника. Усилия надзирателей были направлены не столько против пожара, сколько против заключенных ־ как бы не разбежались! Нас загнали в какую-то комнату, полную дыма, и заперли.

Это было страшно. Только что мы читали молитву ”У-нетане токеф”: ״Поведаем о святости этого дня, ибо он страшен и грозен…” Только что мы произносили: ”В новолетие приговор записывается… скольким отойти и скольким быть сотворенными, кому жить и кому умереть… ми ба-маим у-ми ба-эш — кому смерть от воды и кому — от огня…” И тут же — часа не прошло! — горит весь лагерь! Сгорел внешний забор, часть бараков, административных зданий… Вероятно, и люди погибли…

Благословен Всевышний, я остался жив. Жене сперва сказали, что я среди сгоревших. Сколько она пережила!..

В Йом-Кипур, как и в Рош-а-Шана, я постарался, чтобы со мной молились еще несколько евреев. Мы договорились, что выйдем на работу попозже (на полчаса-час, в лагере целый день не помолишься!), выждали, пока все ушли и барак опустел. Если кто-то заходил на пару минут, мы прекращали молиться.

Я внушил всем заключенным-евреям, что в Йом-Кипур необходимо поститься и работать нельзя. Если же человек вынужден работать, он должен хотя бы отложить на завтра то, что можно. С каждым по очереди (все сумели найти по паре минут) я выполнил ”капарот” — обряд искупления накануне Йом-Кипур.

На исходе Йом-Кипур ко мне заглянул один заключенный:

— Слушай, у меня вопрос. Работать, ты сказал, нельзя. А курить? Я подумал, — говорит, — и решил, что все-таки, наверно, не надо.

Ничего эти люди не знали. До ареста этот человек был видным деятелем профсоюза».

 

ТРЕБОВАНИЯ ЗАКОНА

«Почему в лагере я отказывался работать в субботу и праздники?

Я поступал так не по своей прихоти. Этого требует еврейский закон.

Я уже говорил, что есть заповеди, которые нельзя нарушать даже под угрозой смерти, и есть такие, которые при определенных условиях можно нарушить, чтобы сохранить жизнь. Если бы я видел, что мои действия создают ”пикуах нефеш” (угрозу жизни), я бы этого не делал.

Я поступал так, работая в школе, потому что даже если бы меня выгнали с работы, лишили диплома (что потом и случилось), это все-таки не смертельно. И в лагере меня за отказ работать в субботу не расстреляли бы. Могли бы продлить срок. Ну так что? Это не причина нарушать праздник.

То же самое — с едой. Вынужденная “диета” мне не вредила. Если бы я почувствовал, что слабею, я стал бы есть некашерную пищу. Но тоже ־ по правилам…»

СОБРАНИЕ

Когда в советской прессе появлялся какой-то разоблачительный материал, общественность обязана была на него ״откликнуться”. Поэтому за публикацией фельетона последовало учительское собрание в школе.

Оно состоялось шестого января (девятого Тевета), в субботу, и продолжалось с десяти утра до шести вечера, полный рабочий день, можно сказать. На собрании присутствовали двадцать пять ”представителей”: от гороно и районо, от горкомов и райкомов партии и комсомола и даже от парткомов, профкомов и комсомольских организаций тех предприятий, где я время от времени читал научные доклады для трудящейся аудитории. Все выступили с речами. Если считать еще директора, завуча, парторга школы и других, выступающих было человек тридцать пять.

В этот же день проходило собрание в школе у Гиты. Ей предложили развестись со мной, обещали за это работу, трехкомнатную квартиру в центре и спокойную жизнь. Оба собрания приняли абсолютно одинаковые, то есть заранее утвержденные, где положено, решения.

Начали с того, что некто Шалашов, заведующий районным отделом народного образования, спросил меня:

—    О вас говорят, что вы верите в Б-га. Это верно?

Я сказал:

—    Да.

—    Подумайте хорошенько. Товарищи, которые работали с вами столько лет и учились с вами в университете, надеются, что вы серьезно подумаете о своем пути и не станете принимать ошибочных решений.

Я ответил, что я верил, верю и буду верить.

Спрашивает Моисеев из райкома партии:

—    А что вы будете делать, когда коммунизм будет построен?

Я ответил:    ׳,

—    Буду работать где угодно, но останусь верующим.

—    Это невозможно. У Энгельса написано, что при коммунизме верующих не будет. Ни одного.

Я говорю:

—    А я останусь.

Потом начались выступления. Материал для них был собран заранее, в том числе и в университете. Там, видно, не знали, для чего это нужно, и дали мне положительную оценку. Так они и ее ухитрились использовать в своих целях. Дескать, в университете уверены, что этот человек может много дать науке, но ему, видно, наука ни к чему, ему ”суббота” дороже…

Были выступления совершенно нелепые, но тем не менее очень опасные. Например, учитель математики, еврей, рассказал слезную историю о том, что его верующий отец не вызвал врача к больной невестке только потому, что она русская. ”Я всегда уважал Исаака Яковлевича, но теперь, когда я узнал, что он верующий, не уважаю, — сказал он. — Потому что для религиозного еврея делать зло русским — мицва”.

Одно из этих выступлений стоит вспомнить особо. Некая Васильева (она занималась неблагополучными подростками) сокрушалась:

—    У меня сердце сжалось, когда я узнала, в каких условиях живут несчастные дети Зильбера. Мясо в магазине им не покупают — нельзя. В субботу запрещают писать, перед едой и после еды надо бубнить какие-то молитвы. Детство — счастливое время, когда катаются на лыжах, на коньках, гуляют в парке, ходят в лес и купаются в реке, — все детство у них отравлено. Я как женщина, как педагог, как мать предлагаю собранию — просить у родного советского правительства лишить родительских прав Зильбера Исаака Яковлевича и Гиту Вениаминовну. Детей пошлем в детдом, как можно дальше, чтобы исключить пагубное влияние родителей. Вырастим их достойными советскими людьми, и они нам еще сто раз скажут спасибо. Товарищи, кто за?

Все подняли руки. Трое воздержались. Только воздержались, но и для этого по тем временам нужна была немалая смелость.

Среди воздержавшихся была активная молодая учительница Черевацкая, еврейка. Она всегда очень бойко выступала против религии. Но тогда, на собрании, ни слова не сказала. Отказалась быть секретарем заседания, сидела молча, как побитая.

Недавно здесь, в Израиле, я где-то выступал. Подходит ко мне один человек, целует меня. Говорит: ”Вы меня не знаете”. Это был брат Черевацкой. Он с семьей приехал в Израиль.

РАСКАЯВШИЙСЯ ДОНОСЧИК

Разные были люди на этом собрании. И сознательно причинявшие вред другим, и безразличные, и молча сочувствовавшие… Где они сейчас? Что с ними? Хотел бы я их увидеть.

Где, например, Федор Тарасович, который подошел ко мне после собрания, довольный, и стал рассказывать, как он следил за мной и в каких местах меня видел. Жил в Казани один старый рав, я его навестил однажды, так он и там меня выследил…

В школе работал один неприятный человек, учитель физики Ахманов, чуваш. Потом я узнал, он писал доносы на завуча, еврея Штейнмана, и на меня. Причем такую чушь, что нарочно не придумаешь: Зильбер якобы ничего не делает на уроке, просто развлекает класс разными байками… Тогда как я — можете мне поверить! -очень усердно работал.

Этот человек был тяжел не только по отношению ко мне. Помогать отцу его обязали по суду, и отец, который предпочитал с ним не встречаться, получал деньги не от сына, а приходил за ними в школьную бухгалтерию.

Так вот, этот доносчик раскаялся. С ним произошла история вроде той, что случилась с Уваровым в лагере, помните?

Незадолго до того, как меня уволили, Ахманов вдруг вызвал меня в раздевалку (там можно было поговорить наедине):

—    Слушай, Исаак Яковлевич, я тебе сделал много зла, доносы на тебя писал. Прости меня, пожалуйста.

Я спрашиваю:

—    С чего это ты?

Он говорит:

—    Я видел во сне тебя и хотел поцеловать, но мне сказали: ”Нет, ты не достоин”. И велели просить прощения.

Я сказал, что мне от него ничего не надо.

После собрания этот Ахманов со своим дружком, учителем литературы, меня провожал. Ахманов предложил:

—    У меня два дома в Чувашии. Можешь жить, сколько хочешь.

—    Ты не падай духом, — говорил он. — Близко время, когда десять человек из разных народов схватят за полу еврея и скажут: ”Пойдем с вами, ибо мы слышали, что Б-г с вами”.

Действительно, в книгах пророков (Зхарья, 8:23) есть такие слова: ”Так сказал Б-г воинств: в те дни схватятся десять человек из всех народов разноязычных и держаться будут за полу иудея, говоря: пойдем с вами, ибо слышали мы, что с вами Б-г”.

Оказывается, в детстве Ахманов читал Танах.

Больше я его не видел. В школе я уже не работал, а вскоре и вовсе вынужден был бежать из Казани…»