Зогар
Велика заповедь обрезания. Всевышний обещал Аврааму, что обрезанные не будут пребывать в аду вечно. Однако те обрезанные из евреев, которые, отрицая всемогущество Г-спода, предпочитают жить по нееврейским законам, выходят из союза с Богом.
Мидраш Танхума
«У необрезанного нет будущего», — объявил Всевышний; как сказано (Йешаягy, 52:1): «Пробудись, облекись своей силой, Сион, облекись в свои великолепные одежды, святой город Иерусалим, — больше не войдет в тебя необрезанный и нечистый».
Мидраш Танхума
Повелев Аврааму совершить обрезание, Всевышний добавил такие слова: «И дам тебе и твоему потомству страну, где ты сейчас живешь, всю Страну Кнаан, в вечное владение». То есть сказал Всемогущий Аврааму: «Если твое потомство примет заповедь обрезания, то сможет войти в Страну Израиля, а если нет, то не войдет».
Мидраш Раба
Насколько важна заповедь обрезания, можно понять из того, что никакую операцию на теле человека, похожую на обрезание (если это не связано со спасением жизни), нельзя делать в субботу, а обрезание на восьмой день надо делать даже в субботу; как сказано: «…и в восьмой день обрежь», — даже если это суббота. (Потому что обрезание в восьмой день важнее седьмого дня, т.е. важнее субботы.)
Мидраш Танхума
«Тайна Г-спода открывается почитающим Его, им Он сообщает о Своем союзе» (Псалмы, 25:14). О какой тайне идет речь в этом стихе? Об обрезании! В течение двадцати поколений, начиная с первого человека и до Авраама, держал Всевышний союз с обрезанными втайне, и только Аврааму эта тайна была открыта.
Мидраш Раба
Ребенок, рожденный у обрезанного, у того, на чьем теле запечатлен знак святого союза, рожден в святости и чистоте, а это не может не отразиться на душе ребенка.
Абрабанель
Римский император Адриан спросил у своего племянника Онкелоса, перешедшего в иудаизм: «Почему ты это сделал? Зачем обрезался?» — «Я хотел изучать Тору», — ответил Онкелос. — «Ну и учи! Зачем же обрезаться?!» На это Онкелос ответил: «Необрезанный не может учить Тору; как сказано: «Вещает о Своем учении Яакову, об установлениях и законах — Израилю; не обращается к другим народам. Своих законов им не рассказывает» (Псалмы, 147:19,20).
Мидраш Танхума
Сказано в Торе: «Вот Я заключил с тобой союз… И не будешь больше называться Аврамом, Авраам будет твое имя». После обрезания к имени Аврам была добавлена одна буква, и гиматрия имени Авраам стала равна 248 — числу органов и частей человеческого тела. Что и означает: «будь совершенным».
Мидраш Танхума
«Предали Господа тем, что рожали сыновей-неевреев» (Ошеа, 5:7). В Египте после смерти Йосефа его потомки прекратили соблюдать заповедь обрезания, говоря: «Станем как египтяне». В наказание за это Всевышний обратил любовь египтян к евреям в ненависть, как сказано: «Он отвратил сердца их, и стали они ненавидеть Его народ, строить козни против Его слуг» (Псалмы, 105:25).
Мидраш Раба
Пока среди народа Израиля сохраняется знак завета обрезания, какими бы страшными ни казались беды, не оставит нас надежда на спасение. Даже когда все народы мира говорят, что не на что нам больше надеяться, все же пока знак союза остается на нашей плоти, Израиль будет продолжать свое существование. Этот союз позволит нашему народу вновь вернуться к своему прежнему величию, к своей Б-жественной сущности.
Сефер Аикарим
В награду за пролитую при обрезании кровь были спасены евреи из Египта, как сказано: «Увидел Я тебя в крови и сказал: ценой своей крови живи!» (Йехезкелъ, 16:6). В награду за исполнение этой заповеди придет будущее спасение.
Пиркей Дераби Элиэзер
Наш учитель, рав Ицхак Зильбер (זצל) очень дорожил этой заповедью. И всю свою жизнь, где бы ни жил, или находился, помогал евреям ее исполнять, даже когда нужно было рисковать многим! Об этом он свидетельствует в своих воспоминаниях, и в частности, на страницах книги «Чтобы ты остался евреем»:
Бриты в Казани
РАВ ШЛОМО БОКОВ
В те времена, о которых я рассказываю, рав Шломо Боков, моэль из Саратова, был уже человек немолодой. Три его сына погибли на фронте, забота о внуках (все внуки жили в доме деда — почему, могу только догадываться) легла на старика и его жену. Жили трудно. Но когда раву сообщали, что надо сделать ребенку брит-милу, он бросал все свои дела и ехал, куда надо.
В Казани бриты делали нечасто (если учесть, что евреев было несколько тысяч), а поскольку город был бедный и люди не могли в одиночку осилить покупку билета моэлю, приходилось ждать три-четыре месяца, пока не соберется три брита.
И вот в сорок девятом году рав Шломо приехал в Казань, сделал несколько бритов и уже собирался на вокзал, когда узнал, что у меня родился сын. Рав тут же сдал билет и неделю ждал в Казани брит-милы, оставив жену со всеми внуками. Когда наступил день обрезания, рав сказал, что ждал такого брита двадцать пять лет.
Дело в том, что в двадцать четвертом году ввели закон, по которому рожениц выписывали из роддома не раньше чем на девятый день (полагаю, не обошлось без вездесущей Евсекции), и четверть века не было у рава ни одного брита на восьмой день, как предписано Торой.
Как мне удалось добиться, чтобы Гиту выпустили из роддома на восьмой день?
Жена министра здравоохранения Софья Иосифовна Кошкина, еврейка, врач-гинеколог по профессии, занимала видный пост в министерстве. Я обратился к ней. Я не знал, что она за человек, донесет или нет, но решил: попробую. Зайду в кабинет, увижу ее
— и пойму.
Вошел и говорю:
— У меня к вам просьба. Я еврей, у меня родился сын, и я хочу, чтобы жену выписали из больницы на восьмой день.
Она говорит:
— Зачем?
Я объяснил, что Б-г приказал на восьмой день делать обрезание, а рожениц отпускают на девятый.
Софья Иосифовна записала номер роддома. На восьмой день я пошел к соседу, попросил приготовить все необходимое, пригласил друзей, еще не зная, выпишут жену или нет. На всякий случай решил быть готовым. В два часа ее выпустили, и брит состоялся.
После этого еще один еврей тоже добился выписки вовремя, и у рава Шломо Бокова в Казани была еще брит-мила на восьмой день.
Я пришел поблагодарить Софью Иосифовну: ”Вы сделали мицву — дело, угодное Б-гу”. Она заплакала: ”Я знаю, что такое мицва. Но чего стоит мицва женщины, которая замужем за неевреем?”
Много всякого повидал рав Шломо. Он рассказывал, что приехал как-то на брит-милу в Чувашию, в город Алатырь, и застал семью сидящей ”шива” — по внезапно умершему отцу новорожденного мальчика. Мать и не думает о брит-миле: ”Какая брит-мила отца нет!” Что в такой момент скажешь? Он собрался было уходить. Но тут вмешалась девочка, сестра малыша:
— Мама, ну почему? Почему ты отказываешься? Отец так этого хотел! Надо сделать!
И мать согласилась.
Умер рав Боков в Куйбышеве. Кажется, в пятьдесят первом году, точно не знаю — я в то время сидел и узнал о его смерти позже. Как мне рассказали, он поехал делать брит-милу, в дороге ему стало плохо. Едва добрался до синагоги, прилег на скамью ־ и умер.
Это произошло в пятницу, зимой, когда день кончается рано. В субботу хоронить нельзя. Держать тело в синагоге — нежелательно: коаним не смогут войти (им нельзя находиться под одной крышей с умершим). Надо успеть похоронить до наступления субботы…
Волокиты с похоронами всегда хватает, а тут — пошли на кладбище, смотритель говорит:
— Есть одно готовое место — вчера заказали, но пока никто не пришел.
Подождали, сколько можно, а потом рава Шломо Бокова, благословенна его память, похоронили.
РАВ АВРОМ-ДОВИД БАРОН, МОЭЛЬ ИЗ ТАРТУ
Я уже говорил, что и во время войны в Казань время от времени приезжал моэль, реб Авром-Довид Барон. Он был из эстонского города Тарту, но в начале войны эвакуировался с семьей в Чувашию, в Алатырь, откуда к нам и приезжал. Однако, как вы уже знаете, в войну поездки из города в город без специального вызова были невозможны. А моэль нужен. Как быть?
Мне стало известно, что Финансово-экономическому техникуму, где я в свое время работал, требуется бухгалтер. Я предложил: ”У меня есть для вас подходящий бухгалтер” — и получил на него соответствующий вызов.
Моэль приехал, выполнил обрезания. Надо возвращаться. Но как? Я посоветовал ему пойти в этот техникум и попытаться поработать. Его взяли было, но он слабо знал русский и ему скоро отказали. Он попросил бумагу, что ему разрешено вернуться назад, и благополучно уехал.
После войны реб Барон вернулся в Тарту, где при советской власти не стало ни синагоги, ни миквэ, ни кашерного мяса. Реб Барон собирал у себя миньян по субботам и праздникам и, будучи не только моэлем, но и шохетом, обеспечивал мясом свою и еще несколько семей. И детей воспитал евреями.
Когда старший сын реб Барона начал задумываться над тем, какую профессию выбрать, чтобы в будущем без помех соблюдать субботу, отец рассказал ему обо мне: мол, живет в Казани математик, соблюдающий субботу. Паренек и говорит: ”Решено. Я стану большим математиком, профессором. И буду соблюдать субботу. Беру на себя такое обязательство”. И он действительно стал крупным математиком. Сегодня он профессор университета имени Бар-Илана в Израиле.
Честно говоря, не помню, чтобы я обязался стать ”большим математиком”, — в математике я был не силен: во втором классе получил по арифметике переэкзаменовку, в третьем — дополнительную работу на лето, разве что в пятом начал что-то понимать. Но вперед не слишком продвинулся, потому что в шестом образование мое надолго прервалось.
Мне было двенадцать лет, когда началась война. Из Эстонии, которая примерно за год до того стала советской, мы эвакуировались в Чувашию. В Чувашии я пошел не в седьмой класс, а на работу — другой. возможности не нарушать субботу не нашел. Работал в часовой мастерской. Это стало моей профессией на долгие годы, в общей сложности на одиннадцать лет.
Вернувшись после войны в Эстонию, я через полгода снова стал часовщиком: работал на так называемой ”точке”, принадлежавшей большому комбинату. Комбинат разбросал по городу множество ремонтных ”точек”, где посменно работали два человека. Мы с напарником-эстонцем наладили отличную ”систему”: он выходил
на работу по субботам, а я — по выходным дням, в воскресенье. Такое благополучие держалось несколько лет.
В городе открылась вечерняя школа. Учились в ней рабочие да несколько молодых офицеров, парней без образования, получавших офицерское звание на фронте, когда командиры один за другим выбывали из строя. В школе занимались всего четыре дня в неделю, суббота в их число не входила, и я пошел учиться.
Я проучился в ” вечерке” года два, когда пошли paзгoвopы, что комбинат собирается объединить ”точки” в одну мастерскую. Что делать? В такой мастерской свои порядки уже не установишь. Надо уходить. Куда?
Тут я вспомнил, как рав Ицхак говорил моему отцу, что лучшая специальность для шмират шабат — соблюдения субботы атематика.
”Вечерку ” я закончил еще в качестве часовщика, успел. Поступил в университет, закончил с отличием. Потом — аспирантура: единственный еврей в группе, я получил единственное вакантное место в аспирантуре — шабат помог. Защитил диссертацию. Неожиданно для себя стал доцентом: я-то ведь думал, что буду школьным учителем.
Университетским преподавателям предлагали высказать свои пожелания при составлении расписания лекций, и я с календарем в руках продумывал его на полгода вперед, заготовляя отговорки, почему беру именно эти дни, а не другие. Но однажды, когда Рош-а-шана пришелся на четверг и пятницу, я не нашел решения.
Объяснить отсутствие лекций три дня подряд (два дня Рош-а-шана и в субботу) было невозможно. А ведь потом еще следуют Йом-Кипур и Суккот! Никакие математические выкладки не помогали, как ни комбинируй. И тут произошло что-то совершенно неожиданное. Ко мне подошел коллега, известный тартуский профессор, и попросил помочь: он уезжает на семинар и хотел бы поменяться днями лекций. Я изобразил сомнение: трудновато, мол. Но ради тебя сделаю! И отдал ему свои лекционные часы в Рош-а-Шана, Йом-Кипур, Суккот и Шмини-Ацерет. Так Б-г меня выручил.
В Израиле я стал, как здесь говорят, полным профессором. Но и сегодня «большим математиком” себя не чувствую. Зато всегда чувствовал и чувствую, что шабат меня ведет и спасает на всех моих путях.
Из рассказа проф. Шимшона Бар-Она, сына реб Аврома-Довида Барона
Можете вы себе представить кашерную свадьбу в советском университете в пятьдесят девятом году? Невероятно, правда? А вот в Тарту такая свадьба состоялась! Когда сын реб Барона женился, коллеги пожелали устроить ему свадьбу в университете, где он к тому времени уже работал. Отец невесты имел право делать шхиту. Он позаботился о мясе, принес кашерную посуду, а его жена приготовила такую рыбу, что нееврейские гости, не подозревавшие о самом существовании кашрута, только пальчики облизывали.
До глубокой осени, до конца октября, я окуналась в озере за городом. Температура воды — одиннадцать-тринадцатъ градусов, кровь стынет и дыхание перехватывает, но ничего — не простужаюсь, все прекрасно…
Зимой я ездила в Ригу, иногда в Ленинград, где были миквэ. Поездки приходилось приурочивать к выходным дням: на исходе субботы я выезжала, в воскресенье вечером отправлялась обратно.
Поезд в Ригу, помню, назывался ”Чайка”. Он выходил из Таллинна и делал остановку в Тарту, где я и садилась. В дороге проводила часов пять, а то и больше. В Аенинград ездила автобусом, дорога занимала семь часов.
Свои поездки я заодно использовали для ”спецзакупок”. В Ленинграде жили мои родители. Отец имел право резать кур, и зимой я возила катерных кур из Ленинграда, а иногда — из Риги, где тоже был шохет. Летом родители снимали дачу под Тарту, и с курами проблем не было.
В 73-м году, когда мои родители уехали в Израиль, мы полностью ”переключились” на Ригу. С двумя сестрами мужа (они жили в Риге) в шесть утра мы мчались на рынок, покупали кур, бежали в синагогу к шохету, вручную ощипывали кур… Потом — миквэ, потом — к золовке за курами, оттуда — на такси на вокзал, и в понедельник на рассвете я — в Тарту.
Семья у меня была немаленькая: трое детей, муж, свекровь да я сама — шесть едоков, что ни говори, так что продуктов требовалось немало. Муж встречал меня, помогал доставить домой добычу (десять-двенадцать кур, а в Песах — и все двадцать, да еще десять килограммов мацы, которую пекли в рижской синагоге). И я бежала на работу…
Из рассказа врача Тамар Бар-Он, жены проф. Шимшона Бар-Она
У ШПИГЕЛЬМАНОВ — МАЛЬЧИК!
У казанского еврея по фамилии Шйигельман родился мальчик. Мы были знакомы, и я предложил ему сделать сыну брит-милу. Он категорически отказался. Сколько я ни ходил к нему, сколько ни убеждал и ни умолял — ничто не помогло. Что поделаешь? Нет так нет.
Рав Ицхак уже был женат. (Когда Ицхак женился на Гите, мы все этот выбор одобрили: Тита была красавица.) Мой отец привез ему на зиму дрова, но, зная Ицхака, решил проверить, что там происходит. Пришел, смотрит — Ицхак трудится в поте лица: грузит дрова на санки и куда-то везет.
— Куда ты их везешь? — спрашивает отец.
— Там есть одна женщина, она родила…
— Но я тебе их привез!
— Аа, но она после роддома и замерзает, надо и ей тоже.
Не успел, значит, получить — уже распределяет…
Он помнил, у кого когда йорцайт, и приходил напомнить родственникам; помнил, какая женщина когда должна родить, и заботился, чтобы к ее возвращению в доме были дрова (домишки в Казани были в основном деревянные, с печным отоплением, морозы сильные, а время суровое). Знал, кому в тюрьму отправить посылку, особенно мацу на Песах…
Из рассказа доктора Яакова Цацкиса
И вдруг он приглашает моэля, миньян, ставит бутылку водки и дает цдаку (пожертвование)! И это в Казани, где брит обычно делали тайно и так, чтобы отец ребенка был к этому как бы непричастен: на время брит-милы отец уходил из дому.
В чем секрет? Его спросили, и он признался — после того, как я говорил с ним и он отказал, пришел к нему во сне покойный отец:
— Сын мой, если ты не сделаешь ребенку брит, я тебе не отец.
Недавно этот человек приезжал в Израиль и был у меня в гостях.
Почему я так относился к этому? Почему, если надо было, ходил и умолял родителей, чтобы сделали ребенку брит-милу? Потому что брит ־ очень серьезное действие. Отказ от него — не шутка. И не всегда последствия отказа видны сразу, иногда ־ спустя годы…
У одного из моих казанских друзей родился сын. Молодой отец (мы тесно дружили, я занимался с ним математикой и помог ему перепрыгнуть через курс, когда он учился в институте) отказался сделать ребенку брит.
Это была полная неожиданность.
Отец у него был человек особенный, глубоко верующий. Немыслимая вещь для него. Как?! В его семье?! Его сын не выполнит такую важную заповедь по отношению к своему сыну?! Он не мог такого пережить.
Да и я никак этого не ожидал. Отказ был совершенно беспричинный, никаких ”идей” за ним не стояло. Я уговаривал, он выкручивался, мямлил что-то, но — не делал. Очень уж ему жена ”культурная” досталась, и не так жена, как грозная теща. Я-то думал, он будет человек, скажет: я так хочу — и точка. А он только дрожал перед ними.
В эти семь дней, что мы умоляли его сделать брит, умер его тесть. Но они люди ”здравомыслящие”, их ”суевериями” не проймешь! В эти же семь дней умирает его отец. И он все-таки не делает…
Я не утверждаю, что это связано. Так случилось. Но он был единственный из всех, кого я знаю, с кем так случилось. Особенная была семья.
В девяносто третьем году я приехал в Россию и встретился с этими людьми. Их единственный сын умер восемнадцатилетним. Никого у них не осталось. Мне их страшно жалко, этих людей.
Ну, а что касается связей и закономерностей… Общеизвестно — за рулем пить нельзя. Однако и пьяные, бывает, благополучно ездят, и трезвые, бывает, разбиваются. Ну, а если пьяный попал в аварию, что вы скажете? Пить меньше надо! Вот и у евреев свои ”правила дорожного движения”.
Сказано в Торе, что когда нашему праотцу Аврааму исполнилось девяносто девять лет, явился ему Б-г и сказал: ”Я заключаю союз между Мною и между тобой и твоим потомством после тебя… навеки — быть Б-гом тебе и твоим потомкам после тебя. И Я дам тебе и твоему потомству после тебя землю, где ты живешь… и Я буду им Б-гом… А ты храни союз со Мной, ты и твое потомство после тебя во всех поколениях… Вот Мой завет: чтобы обрезан был у вас всякий мужского пола… И будет [брит-мила] знаком союза между Мною и вами. Восьмидневным обрезан должен быть… А кто не обрежет крайней плоти своей — отсечена будет та душа от своего народа; Мой завет он нарушил” (Берешит, 17:7-14).
Отсекается душа — это не шутка!
ПОСЛЕДНЕЕ ОБРЕЗАНИЕ, ЧТО Я УСТРОИЛ В КАЗАНИ
Я давал частные уроки математики сыну казанского шапочника по фамилии Ревзин. Был он коммунист и, приводя сына на урок, неизменно демонстрировал мне свою марксистскую эрудицию и пересказывал биографию Карла Маркса. Но еврейская душа была и у него.
У дочери Ревзина родился мальчик. Ревзин пришел ко мне и говорит, что хочет сделать внуку брит, да зять не соглашается. Угрожает бросить семью, если обрезание все-таки сделают.
Я отправился на переговоры, но ничего не вышло. Здесь было дело серьезное, принципиальное. Несколько раз приходил, убеждал как мог — не хочет, и все.
А тут как раз приехал моэль из Свердловска. Побыл в Казани, сделал два-три брита и собрался уезжать. Оставалось всего несколько часов, когда еще можно было сделать брит. Как быть? Придти в семь утра, до того, как отец ребенка уйдет на работу? Ну, не в семь, ну, в семь с половиной. Что пользы? А позже — не могу, самому на работу надо. Решили: давай попробуем все-таки, зайдем…
Было раннее утро, когда мы с моэлем после молитвы явились к Ревзину. Сидим в кухне, беседуем. Старик Ревзин говорит:
— Что я могу? Я уже говорил с зятем сколько мог, и все без толку. Если бы его хоть дома не было!
Сидим. Мы — в кухне, зять — в комнате: они жили вместе.
Вдруг Ревзин спрашивает у моэля:
— А ножичек у вас с собой?
Тот отвечает:
— С собой.
Ревзин говорит:
־ Вы знаете что? Подождите!
Дал знак — пришла дочка с ребенком.
— Давайте, делайте!
— Но зять сейчас здесь! Как бы не помешал?
— Делайте, делайте!
Прямо в кухне — тесно, сквозит — и сделали. Выходит зять. Ну, думаю, сейчас нам достанется! А парень подходит к моэлю, жмет ему руку и говорит:
— Мазаль тов, дедушка! Еще сын родится — еще раз сделайте.
Ну, что вы скажете про человека? Можно его предсказать? Я и не спрашивал, откуда перемена. Какая разница! Получилось — и хорошо. Свыше помогли.
Съели мы по прянику и разошлись: моэль — на вокзал, а я — на работу.
Это было в пятьдесят девятом году, а в шестидесятом я вынужден был из Казани бежать.
Добавлю только, что этот упрямый зять, как мне передавали, сказал кому-то после моего отъезда:
— Жаль, что Зильбер уехал. Кто бы мной без него интересовался — делать брит, не делать брит! Кому бы до меня дело было?»
Рассказывает рав Хаим Сарнэ
МИЦВА
Моя жена познакомилась с Зильберами через несколько дней после их приезда в Израиль — они тогда поселились в Катамонах, в центре абсорбции. Помогала им, чем могла, и на работу устраивала… Так мы и познакомились.
Он был настоящий цадик, цадик нашего поколения. И огромный знаток Торы. Люди не понимали, с кем имеют дело, — он скрывал себя.
Как-то мы заговорили с ним про какие-то комментарии Радбаза, часть которых он знал, а часть — совсем нет. Объяснялось все очень просто — там, в России, некоторых книг у него не было…
Он не обращал большого внимания на внешние проявления приличия — как-то, помню, он постучался ко мне в шесть или полседьмого утра, как раз после молитвы ватикин со словами:
«У меня есть ответ!» (Мы обсуждали какой-то сложный вопрос накануне вечером, и он не успокоился, пока не нашел ответ).
Моя жена рассказывала, что она видела его бегущим по улице Йехезкель с младенцем на руках — он бежал к моэлю делать брит мила. Рядом с ним бежала полуголая женщина — мать ребенка, и вся улица оглядывалась на них — еще бы, это же центр Геулы, самого «черного» района, — уже седой рав в шляпе вместе с совершенно неприлично одетой молодой женщиной!
А он ничего не стеснялся, он бежал делать мицву…
Рассказывает р. Авраам Коэн
БРИТ
Я слышал эту историю от разных людей, и теперь невозможно установить, что в ней правда, а что примешалось из других подобных историй про рава Ицхака…
Была иерусалимская зима — пасмурная, временами дождливая погода с сильными порывами ветра. Обрезание было назначено часа на четыре дня. Зимой дни короткие, а после захода солнца, как известно, брит делать нельзя. Все гости собрались, моэль ждет, а рава Ицхака — он должен был быть сандаком — нет и нет. Все очень нервничают. Папа ребенка уперся: «Сандаком
будет только рав Зильбер. Не придет — значит и брита сегодня не будет. Точка!»
Это был день похорон какого-то большого раввина — весь город был перекрыт, везде пробки, и рав Зильбер сильно опаздывал — безуспешно пытался поймать такси и в конце концов уговорил какого-то мотоциклиста взять его с собой:
«Я заплачу тебе, сколько ты хочешь, только вези скорее!»
Он ехал сзади, одной рукой держась за мотоциклиста, а другой придерживая шляпу. Они на большой скорости поднимались по шоссе в Рамот, и вдруг рав Ицхак почувствовал, что теряет равновесие. Он на мгновение отпустил шляпу — и сильный ветер унес ее! Остановившись на несколько секунд, они решили не возвращаться на поиски шляпы…
Когда рав Зильбер вбежал, часы показывали две минуты до захода солнца, сумерки сгущались, все небо было в дождливых облаках, и моэль уже начал собирать инструменты.
Рав Зильбер в свойственной ему манере ласково сказал:
— Ну, давайте, давайте, делайте.
Моэль отказался — время шкия, уже заходит солнце, поздно, да еще какой-то оле хадаш приказывает ему — вместе со шляпой у рава Ицхака улетела и кипа — перед моэлем стоял бородатый, немолодой, весь мокрый человек с непокрытой головой, и приказывал!
Рав Зильбер был скромным человеком и разговаривал очень вежливо, и никогда — никогда! — не называл себя раввином, и никому не рассказывал, что у него есть смиха…
Вдруг он закричал:
— Я приказываю тебе делать брит-мила! Я раввин! У меня есть смиха от рава Моше Файнштейна! Режь! Перевязывать будешь после шкии!
Рав Ицхак накрыл голову талитом, моэль начал обрезание… и вдруг расступились тучи и ударили последние лучи заходящего солнца!
И моэль сказал стих из книги «Йеошуа»: «Шемеш бе-Гивъон дом» — что означало: рав Ицхак остановил солнце… (Из книги р. Авраама Коэна «Рав Ицхак»).
Follow