Статьи

Написано в главе «Реэ««Да не сжалится твой глаз над ним» (Дварим, 13:9). Тора, которая от «алеф» — до «тав» свидетельствует о Милосердии Всевышнего, вдруг настоятельно требует от нас «стать безжалостными». Предыдущие стихи говорят, что эту строгость мы должны проявить даже к ближнему, который предлагает нам в служении свернуть на дорогу идолопоклонников! Раши  точно и последовательно объясняет, как стихи Торы намекают нам на бескомпромиссное отношение к оступившемуся в служении еврею: «Не благоволи к нему» — Не прояви к нему приязни, любви, даже, если сказано: «Возлюби ближнего , как самого себя». Этого не люби! »

И не слушай его» Когда он будет пощады просить для душит своей, чтобы простили ему! Поскольку сказано (даже о враге твоем) помоги ему. Этому не помогай!

«И да не щадит его глаз твой его» — Поскольку сказано: » Не стой при крови ближнего твоего». Этого не щади! »

И не жалей его» — Не ищи ему оправдания.  «И не покрывай его» — Если знаешь за ним вину, ты не в праве молчать!

Но ты его казни подвергни! — «Если он из суда вышел оправданным, возврати его для обвинения (если знаешь за ним вину). Если же он из суда вышел виновным, не возврати его для оправдания! — Но ты его казни подверни. Пусть твоя рука будет на нем первой!

Так говорит наша недельная глава о подстрекателе, заставляющем нарушать законы и отдаляться от Творца. Его заповедано наказать по всей строгости: «Да не сжалится глаз твой над ним, не пожалей и не укрывай его» — чтобы мы не старались спасать подстрекателя от наказания, чтобы не оправдывали его, даже если знаем аргументы в его пользу. Нужно говорить все, что мы знаем, ради его обвинения.

Однако «добрая мера обильнее меры наказания». Для того, кто помогает другому прибавить заповедей и ведет его на урок Торы, ободряет и побуждает его участвовать в нем, — ясно, что отношение к нему будет противоположно отношению к подстрекателю. Когда он предстанет перед судом со всеми обитателями мира, его постараются спасти от наказания и будут оправдывать, а обвинения против него не выскажут.

Таким именно и был рав Ицхак Зильбер (זצל). Не счесть людей, которых он привел на уроки Торы, укрепил в заповедях, открыл Б-жественную Истину, и можно сказать, вернул к жизни. Он был тем посланником Небес, который заботился о «плененных детях», бескорыстно проявляя к ним теплую любовь, даря внимание,  и понимание. Он удостоился в заслугу своей верности Торе и заповедям, своей героической учебой, —  глубинной житейской мудрости, и она опекала и наставляла всех-всех обращавшихся к нему с вопросами, проблемами, просьбами посоветовать и благословить! Он знал кому как и когда что сказать, и ни ошибся ни разу! И этому есть множество свидетельств его близких родственников, учеников, и тех, кто удостоился общаться с ним хотя бы однажды!

КАШЕРНОЕ МЯСО В ДОВОЕННОЙ КАЗАНИ

В тридцатые годы в ларьке на казанском рынке торговал мясник Залман. Он продавал трефное мясо (то есть мясо животных, забитых не по законам шхиты). В тридцать седьмом году мы с моим другом Мишей Майданчиком, ломая себе голову над тем, как бы организовать открытую торговлю кошерным мясом, чтобы каждый, кто в этом нуждается, мог купить, сообразили вдруг, что для этой цели можно использовать ларек Залмана.

Раз в неделю (по секретной договоренности с начальством) на бойню тайком привозили шохета, с которым было условлено: при малейшем сомнении в кошерности мясо поступает в ”трефа”, а если все в порядке — в ”кошер”. Шохету оплачивали такси туда и обратно и платили за работу, на что в тайной молельне собирали по пятьдесят копеек. В те годы в Казани кашрут соблюдали около тридцати семей, так что одной-двух Коров в неделю оказывалось достаточно. В миньяне объявляли: в такой-то день с двенадцати до двух в ларьке Залмана будет продаваться кошерное мясо по той же цене, что и трефное, — занимайте очередь заблаговременно (без очередей, сами понимаете, советской торговли не бывает). Разумеется, неевреям в такой день тоже доставалось кошерное мясо, но это еврейским законом не запрещено.

Я был удивлен, увидев, что в каждом еврее, даже очень далеком от еврейства, оно все-таки где-то сидит. Приходили в синагогу люди, давным-давно отошедшие от своих корней, и спрашивали: ”Раньше у нас было трефное мясо, а теперь кошерное. Как быть с посудой, как кошеровать?” И это в страшном тридцать седьмом году!

Наша хитрая торговая система продержалась несколько лет. Потом власти откуда-то дознались, что у нас есть кошерное мясо, и стали допытываться, что да как. К счастью, обошлось, никого не посадили, но — пришлось искать другие пути обеспечивать людей мясом».

ТРИ БЕЗОГОВОРОЧНЫЕ ЗАПОВЕДИ

Как-то сидели мы с отцом и говорили о заповедях, которые еврей не должен нарушать даже под угрозой смерти. Еврею категорически запрещены три вещи: отказ от веры в единого Б-га (например, переход в христианство), разврат и убийство. Эти три запрета еврей обязан соблюсти даже ценой жизни. Другие заповеди можно при определенных условиях нарушить. Так, если, скажем, под угрозой смерти хозяин ־ ради выгоды — заставляет работника-еврея работать в субботу как в любой другой день, еврей должен уступить. Даже если заставляют работать только для нарушения субботы, но это происходит не публично, предписано нарушить, если, отказываясь, рискуешь жизнью. Только если требуют нарушить какой-то закон Торы в присутствии как минимум десяти евреев — должно умереть, но не нарушить. Отречение же от Б-га, разврат и убийство запрещены безусловно.

Особенно подробно мы говорили о первом запрете — о запрещении отрекаться от Б-га.

Отец сказал, что если еврея заставляют вступить в компартию или в комсомол (а одно из условий партийности — неверие во Всевышнего), то надо идти на смерть, но не вступать. Когда-то, если сын крестился, родители сидели в трауре по нему как по умершему (еврейский траурный обряд называется ”шива”, продолжается семь дней и требует определенного поведения; все время траура, кроме субботы, скорбящий находится дома, не занимаясь делами). По закону, сказал отец, нужно бы так сидеть и по тем, кто стал коммунистом.

Этот разговор происходил, помнится, где-то в сороковые годы. В тот день я виделся с Яаковом Цацкисом (сейчас этого врача-уролога, ставшего моэлем, знает пол-Израиля, а тогда это был совсем молодой паренек) и, уж не помню почему, под впечатлением, видно, пересказал ему разговор с отцом. (выделено мною — Й. С.)

В те времена в комсомол вступали все подряд ־ как шутили советские люди, добровольно в принудительном порядке. У них в классе тоже всех записали, только он с братом остались ״неохваченными”. После моего рассказа он решил как-нибудь выкрутиться. Они с братом так и не вступили в комсомол.

Я учился в одном классе со старшим братом Борисом (Аовом). В седьмом классе всех поголовно принимали в комсомол. Мне так помнится, что Ицхак знал, что нас должны принимать, и специально пришел за несколько дней до этого. Было это году 6 сорок третьем — сорок четвертом.

Приходит к нам реб Ицхак и проводит подготовку. Мы ему говорим, что у нас все вступают, это чисто формальная штука. Он говорит: нет. Это отказ от Всевышнего, отрицание Его существования — это то же, что креститься. А это было для нас невозможно.

Через два дня весь класс забирают прямо после уроков:

—    Берите портфели, идем в райком!

Мы с братом говорим в один голос:

—    Мы дома не предупредили, что задержимся, а мама больна. Мы никак не можем пойти.

Ладно, сказали нам, но завтра с утра (мы учились во вторую смену) — сразу в райком.

Мы не пошли. Когда нас спросили; в чем дело, мы придумали очередную причину. Так продолжалось все время, пока мы учились в школе. И все обходилось. Просто чудо. Мы ни разу даже на открытое комсомольское собрание -не остались — находили предлог.

Я и в институт поступил, не будучи комсомольцем. К началу учебного года опоздал — болел. Прихожу где-то на третий день занятий, встречаю знакомую студентку, она мне:

—    Поздравляю!

—    Спасибо. И тебя тоже (я думал, она меня с поступлением поздравляет).

—    Да нет, не с тем. Тебя комсоргом выбрали!

Такая вот неувязочка вышла…

В институте сам Б-г нас берег в течение шести лет. Ни разу не ездили ”на картошку” (летом студентов обычно отправляли на работу в колхозы. — Ред.): как там быть с кашрутом и молитвой? И ни разу никто нас ни о чем не спросил. А годы-то были — с сорок восьмого по пятьдесят третий!

Из рассказа доктора Яакова Цацкиса

МИКВЭ В КАЗАНИ

В Казани миквэ не было, ее закрыли еще в двадцатые годы. Женившись, я вместе с еще одним человеком начал тайно строить миквэ.

Нашел место за городом, в бывшем курятнике во дворе частного дома, договорился с хозяйкой. Мы вычистили курятник, вырыли две ямы, большую и поменьше. Теперь нужно было залить их цементом.

Не всякого попросишь о таком деле. Мне повезло: я нашел еврея-строителя по фамилии Верховский,, который эвакуировался в Казань с Украины. Ему пришлось основательно потрудиться несколько недель. Строил он миквэ вечерами, после работы. Когда я хотел заплатить, Верховский отказался:

— Миллионы евреев убиты, и среди них столько женщин, соблюдавших ”тоорат мишпаха” (законы чистоты семейной жизни). Пусть моя работа будет за их души.

Сказал  —  и заплакал.

Миквэ должна содержать определенное количество дождевой воды или воды, образовавшейся от таяния льда. Поэтому бассейн для окунания и емкость для ”живой” воды строят как сообщающиеся сосуды. Я купил на городском холодильнике три кубометра льда, разбил на куски, протер каждый кусок, чтобы не набрались капли (так требует закон), и растопил. Три дня топил я печку в курятнике, пока лед не растаял.

Помню, закончил я всю работу третьего нисана, в годовщину смерти моего дедушки рава Шапиро. Это тоже не случайность.

Миквэ (правда, жена ее иначе как курятник не называла) начала действовать. В то время ею пользовалась еще одна семья. Вода была ледяная. Мы пытались доливать теплую воду, но этого было недостаточно. Разрешить эту проблему мы смогли не сразу.

Помог нам сам Вишнев, секретарь парторганизации и начальник котельного цеха в лагере, из которого я к тому времени вышел (о лагере еще расскажу)!

Я зашел к нему. Сказал, что теперь он для меня не ”гражданин начальник” (”уставное” обращение заключенных), а ”товарищ” Вишнев. Посидел с ним. Говорил в открытую. Рассказал ему, что сделал миквэ, объяснил, что это такое (этот еврей понятия не имел ни о чем еврейском!), и попросил подумать, как нагревать воду. Он пошел со мной в миквэ, заинтересовался ־ и придумал, как устроить подогрев».

ЛАГЕРНЫЙ СЕДЕР ПЕСАХ

Накануне Песах есть хлеб прекращают уже с утра, и к вечеру мы были страшно голодны. Но вот в восемь я отправился в каптерку за мацой: хранить мацу в бараке я не решался, боясь кражи…

Работавший в каптерке заключенный — биолог по профессии, бывший сотрудник и друг знаменитого Мичурина — относился ко мне с полным доверием. Ни разу за два года не попросил расписаться в ведомости сдачи-получения: я просто сдавал и забирал свои вещи. А тут случилось непредвиденное. Он вдруг потребовал:

—    Распишись!

Я удивился:

—    Что случилось?

А он: —    Не подпишешь —  не получишь.

А ночь Песах уже началась и писать нельзя!

Промучился я с ним больше часа: распишись, и все! До сих пор не понимаю причины. Испытание свыше.

С большим трудом я уговорил его отдать мацу без подписи.

И вот вечером в Песах мы вошли в санчасть. Мы сидели за столом, как цари. Пили вино, ели мацу и читали Агаду, которую принес парторг Вишнев.

Нас было столько человек, сколько могло вместиться, кажется, двенадцать. Я пригласил самых близких.

А как быть с остальными?

Я дал мацы, посоветовал собраться в одной камере, научил говорить кидуш.

Перед праздником ко мне пришли несколько человек — я и не знал, что они евреи, — и попросили: ”Дайте нам ке-заит мацы”. Один из них сказал, что сидит давно, с войны; он был капо в гетто, может, в концлагере. Он признался, что уже двадцать лет не ел мацы. Дали им по кусочку мацы. Так что у всех был кошерный Седер!

Я объяснил им, что в ночь Седера надо вспомнить хотя бы три основные вещи, о которых в Агаде сказано: ”…кто не растолковал три вещи — Песах, маца, марор, ־ не выполнил обязанности”. То есть на Седере надо рассказать, почему мы приносили пасхальную жертву, почему едим мацу и почему едим горькую зелень.

”Песах” на иврите значит ”перескочил”. Казня первенцев в Египте, Б-г миновал (”перескочил”) дома евреев и поразил только дома египтян.

”Маца” — пресный хлеб. Если сначала фараон отвергал требования Моше и не давал евреям разрешения на ”выезд”, то во время десятой казни, в ужасе перед происходящим, он торопил их уйти. Только евреи замесили тесто, чтобы испечь хлеб в дорогу, как им пришлось уходить. Тесто и подняться не успело. Маца напоминает нам, как фараон резко изменил позицию и в страхе подчинился воле Всевышнего.

”Марор” напоминает о горечи жизни в египетском рабстве.

Заповедь требует, чтобы об этих трех вещах говорили, сидя удобно, облокотясь, как подобает свободным людям.

Так все и сделали.

Эту ночь мне не забыть. Мишка Косов сидел с нами в санчасти, пил четыре бокала (Мишка был в восторге от нашего вина), ел мацу, и все смеялись: Мишка Косов стал евреем!

ДОНОСЧИКИ В СИНАГОГЕ

Первое время после приезда в Ташкент я должен был скрываться от властей и потому в синагоге не появлялся, молился только в святом миньяне раввина Шмаи, где не было доносчиков. Спустя некоторое время я стал ходить в неофициальную синагогу, а проще I в другой тайный миньян, не такой ”закрытый . Там, конечно, доносчики могли быть, но разве что парочка, не больше. Но случилось так, что в официальной синагоге в районе Чемпион некому стало читать Тору. Меня попросили взять это на себя.

Синагога в Чемпионе была известна обилием доносчиков (стукачей, как теперь говорят, но мы говорили на идиш, а на идиш буквально это — сообщающие, информаторы): публика туда ходила самая бросовая.

Когда Гита услышала об этом, она испугалась:

—    Это опасно! Там же доносчики, а ты скрываешься!

Все знакомые евреи на меня кричали:

—    Ицхак, куда ты идешь? В Чемпион? Ты сумасшедший, ты лезешь врагу в глотку, в пекло!

Чтобы обрисовать тамошнюю обстановку, скажу только чуть-чуть. ”Нормальные” люди туда не ходили, ходили старики, посещающие синагогу по праздникам, иногда — по субботам. А две трети постоянного миньяна были стукачи. Ссорясь, они грозили друг другу:

—    Я тебя не боюсь, я доносчик покрупнее, чем ты! (”Их бин а гресерер эмосер фар дир...”).

Все это слышали, и я слышал.

Представляете себе, до чего дошло? По еврейским понятиям, доносительство — дело самое позорное. А они совсем потеряли чувство стыда.

Не знаю, почему они доносили. Может, им платили за это?

Но, кроме доносчиков, были и простые люди, и их было жалко. Поэтому я все-таки решил пойти. Конечно, бесплатно.

Я был потрясен до глубины души тем, что во время чтения Торы в этой синагоге болтают, никто не слушает. Что делать? Я взял за правило: если во время чтения Торы начинались разговоры, я останавливался и ждал, пока не прекратят разговаривать, а потом продолжал читать. За месяц-другой я их отучил от разговоров настолько, что кто-то принес и повесил объявление: ”Нельзя разговаривать во время чтения Торы”. И с тех пор никто во время чтения Торы не разговаривал.

КГБ больше всего интересовали те, кто говорит ”двар Тора”, что буквально значит ”слово Торы”. Так называется всякая речь на темы Торы. В субботу принято произносить ”двар Тора” на тему недельной главы, парашат-а-шавуа. Зная о ”внимании” властей к людям, способным взять на себя такую задачу, первое время я был осторожен: просто читал Тору и, не задерживаясь, уходил домой. На меня и так друзья кричали: едва убежал — опять в огонь лезешь! Да и идти приходилось далеко, дома с трапезой ждут… Но потом я все-таки не выдержал и после молитвы стал говорить ”двар Тора”.

Появились слушатели, начали задавать вопросы. С этими доносчиками я стал дружен, и никто не донес на меня! А ведь я читал Тору и говорил драшу (толкование, комментарий) каждую субботу вплоть до семьдесят второго года, до отъезда в Израиль.

Перед отъездом Гита — человек трезвый и доносчиков не жаловавший — испекла ”леках” (медовый пирог), раздобыла бутылку вина и в пятницу отослала со мной в чемпионскую синагогу. Помнится, пошла и Хава. Вышли мы до захода солнца, но на всякий случай подарок несла маленькая Хава…»

РАСПОРЯДОК ДНЯ

Раньше я всегда молился ватикин. Сейчас здоровье не то, молюсь в семь утра. Прихожу домой в восемь. С восьми до девяти — телефонные звонки. В девять уезжаю в раввинат. Я не числюсь там на работе, просто иду помочь людям, особенно — говорящим только по-русски. Потом бегу в ешиву ”Двар Иерушалаим” на урок с четверти первого по четверть второго. Потом молюсь. В два возвращаюсь домой.

Иногда люди приходят, иногда я сам должен бежать по делам. Но теперь еще я вынужден полежать часа полтора. Если не полежу, будет по мне заметно…

«Спортом я в юности интересовался и имена спортсменов-чемпионов знал, конечно, как и все. Иногда говорил о них с реб Ицхаком. «Ровесники революции”, они были его ровесниками. Они параллельно росли: он бегал, они бегали. Где эти чемпионы? Давно забыты. А этот слабый, неспортивный реб Ицхак, дай Б-г ему здоровья, и сейчас бегает!

Как-то тут, в Израиле, прибегает ко мне ночью:

—    Мы с тобой должны ехать!

—    В чем дело, реб Ицхак?

—    Один человек сейчас пошел вешаться.

—    Откуда Вы знаете?

—   Я пришел к нему, там записка…

А у меня жена вот-вот родит, родителей дома нет. Может быть, скоро понадобится ехать в больницу? Но раз человек пошел вешаться… Сели в машину:

—    Реб Ицхак, вы знаете, куда он пошел?

—    Примерно предполагаю. Езжай сюда!

Поехали в одно место, в другое, в парк… Уже два ночи. Приехали куда-то, он говорит:

—    Здесь остановись, я сам пойду, там пещера.

Тот не вешался, Барух а-Шем, только реб Ицхак целую ночь за ним гонялся. Теперь тот — уважаемый человек, у него своя фирма, все у него в порядке.

Если бы один такой у реб Ицхака был, а то ведь все время они его пугали! А он верит.

Я сказал:

—    Реб Ицхак, ну так повесится. Будет одним дураком меньше.

—    Что ты говоришь! — ужаснулся он.

Однажды, лет пятнадцать назад, за два часа до Песах реб Ицхак мне звонит:

—    Можешь принять на Седер одного человека?

—    Пожалуйста!

И он приводит к нам уголовника, только что вышедшего из тюрьмы: каким-то образом тот появился у реб Ицхака прямо в канун Песах. 

А потом реб Ицхак должен был платить за него долги. (Я. Л).

… В шесть вечера ־ занятия в ешиве ”Швут Ами”, где я преподаю Хумаш. А с восьми вечера до двенадцати ночи — разная работа. Например, книгу о Торе закончить, на вопросы ответить — и так, и по телефону: обрезания, разводы и прочее. Люди приходят, часто допоздна засиживаются. По четвергам с пяти до шести — занятия у меня дома. По средам с восьми до девяти — очень серьезный кружок по изучению Торы в Неве-Яакове…»

Рассказывает р. Цви Патлас

ДОБРОВОЛЕЦ

От еврейского мудреца требуется гораздо больше, чем требует от простого человека буква закона. Это то, что имел в виду рав Ицхак, — совесть.

В его книге «Чтобы ты остался евреем» есть одна фраза, которая поразила меня больше всего. Она точно выражает то, что делал в этом мире рав Ицхак.

Чего в принципе требовало от рава Ицхака КГБ? Чтобы он публично отказался от веры в Б-га. Так вот, пришла к нему соседка-нееврейка и сказала:

— Если вы Его оставите, то с кем же Он останется тогда?!

В этом был весь рав Зильбер — через него можно было увидеть Творца мира, Кадош Барух У.

Как-то он рассказывал известную историю, как он пронес в лагерь в чемоданчике тфилин, Тору, книжки и какими чудесами это сопровождалось…

А я по наглости к нему обратился:

— Вы же не имели права этого делать. Ведь это пикуах нефеш — прямая угроза для жизни! Значит, по закону Торы вы не имели права рисковать жизнью, даже если это такие святые вещи, как Хумаш, тфилин. Даже ради них рисковать жизнью — нельзя!

И он ответил мне, что прямой угрозы для жизни не было. Ну, добавили бы десять-пятнадцать дополнительных лет. И это в сталинском лагере, где каждый день — смертельная опасность! Когда он увидел, что я не отстаю, — тогда он показал мне одну книгу. Ее написал один из его родственников, большой каббалист…

Там было написано, что если во время гонений на евреев находится человек, который готов с риском для жизни выступить против установления властей, это установление отменяется.

В другой раз я тоже по наглости спросил:

— А какое вы имели право не брать еду в лагерной столовой?

Он ответил:

— Я тоже об этом думал. Я решил: пока смогу выдержать, буду брать только хлеб и чай. А если увижу, что не могу, буду есть все. Но Б-г мне помог, я выдержал.

1953 год. Готовится дело врачей. Если бы у него в лагере нашли тфилин и эти две книжки! Что уберегло бы его от расстрела?

Как-то он показал мне отрывок про рабби Акиву. Во времена гонений римлян он собирал евреев и обучал их Торе. Его арестовали, а потом казнили. Но запрет на изучение Торы был отменен.

И это то, что непрерывно делал рав Ицхак.

Он принял на себя с риском для жизни учить Торе и соблюдать все заповеди, и даже в лагере.

Если находится доброволец, который выходит вперёд и говорит перед Творцом: пошли через меня, сделай через меня! — то этим граница злодейства, нацеленного на уничтожение еврейского народа, отодвигается. Он был таким добровольцем, защитником нашего народа.

Представим себе Гулаг. Уголовный лагерь. Там все было направлено на уничтожение. Самое дно, самая грязь. И внутри этого ужаса — еврей, который учит раздел Мишны «Тоорот»: про Храм, про очищение священников, про жертвоприношения…

Каждый заключенный находился там как бы на крайнем полюсе тьмы, где полностью властвовало зло. А Рав Ицхак все это переворачивал, превращал в Тору.

Он произнес свою фразу о том, что никто не знает, что может произойти с каждым человеком через полчаса, а Сталин — он тоже только плоть и кровь. Пока кровь течёт — он жив, а если нет — нет. И через тридцать минут у Сталина случился инсульт! Ведь Творец слышит то, о чём просит

Праведник.

Он говорил, что один из самых тяжелых периодов еврейской истории — это времена советской власти, когда уничтожалось все, связанное с Торой, весь идишкайт. Так вот, если находятся такие, которые готовы с риском для жизни противостоять, то граница зла отодвигается…

В книге Пророков написано, как обращается Творец:

— Через кого послать?

И пророк отвечает:

— Пошли через меня!

Это готовность номер один. Это у рава Ицхака было — круглосуточно.

Он был доброволец. Всегда и везде.

Как-то он должен был давать урок в ешиве «Ор Самеах». У него было так плохо с сердцем, что он уже не мог подниматься по ступеням. И тогда он пополз.

Никакая логика здесь не работает. Человек, у которого плохо с сердцем, должен вызывать врача и ехать в больницу.

А он ползет по ступеням на урок. Реб Хаим Шаул поднимает его и говорит:

— Я вызову Скорую!

Но рав Ицхак запрещает:

— Нет! Молчи! Я тебе приказываю. Проводи меня на урок!

Как так?

И он дал урок, и все были довольны. Хороший урок. А после урока — Скорая помощь, больница «Адасса»…

Он всегда был на передовой. Еще один шаг. Еще несколько сантиметров. И это то, что он делал со всеми нами. Вытаскивал на себе, выносил с поля боя. Выводил из плена, чтобы ввести в облака Славы. Туда — где Ковчег Завета, Скрижали, Тора!»