Статьи

р. Йосеф Скляр. Воспоминания об Учителе.

Одно из важных повелений Моше-рабейну, упомянутых в главе «Цав» —  собрать народ во дворе Мишкана: «И всю общину собери ко входу в шатер собрания.  И сделал Моше, как повелел ему Господь, и собралась община ко входу в шатер собрания (Ваикра, 8:3-4).

Итак, цель собрания  народа во дворе Переносного Храма — чтобы он присутствовал при церемониях освящения в течение всех семи дней.

Мидраш «Ваикра Раба» сообщает, что услышав такое повеление, Учитель наш удивился: «Как можно вместить весь народ Израиля во дворе Мишкана?!»

Площадь двора насчитывала 100 x 50 локтей (примерно 1250 кв. м.), из которых только сам Мишкан занимал 300 квадратных локтей; рядом еще находились жертвенник и сосуд для омовений, поэтому оставшаяся площадь была очень мала для размещения шестисот тысяч человек.

Но Всевышний сказал Моше: «Не беспокойся об этом. Я могу поместить в небольшом пространстве больше того, что туда входит».

Все евреи не только поместились во дворе Мишкана, но и стали свидетелями и участниками явного чуда.

В недельной главе есть намек еще на одно чудо:

Как известно, огонь на жертвенник спускался с небес. Зачем же нужны были дрова? Автор книги «Сефер а-хинух» отвечает: «Для того, чтобы скрыть чудо».

Вот, что имеется в виду: Предположим, что каждая семья приносила жертву всего лишь раз в месяц. Это означает, что ежедневно на жертвеннике сжигалось до 20 тысяч туш; при том, что дрова подкладывались всего два раза в день. Двадцать тысяч туш — и две охапки поленьев…

Всем было понятно, что огонь поддерживается под жертвенником чудесным образом, исключительно промыслом Небес. Однако Творец хотел сделать это чудо неявным. Поэтому Он потребовал, чтобы жертвенник растапливался обычными дровами  (Толдот. Ру).

Чудеса (не только в Храме) сопутствовали еврейскому народу все время его истории, и это продолжается и по сей день; причем чуда может удостоиться каждый из нас (в зависимости от уровня веры и праведности).

Рав Ицхак Зильбер (זצל) как раз и был одним из тех, в жизни которого ни однажды случались чудеса. Правда, как свидетельствует К. Райз, составитель его знаменитой книги «Чтобы ты остался евреем», он не приветствовал, когда стремились увидеть чудеса в том, что с ним происходило.

Поэтому, вам судить насколько проявлялись чудеса в рассказах, предлагаемых вашему вниманию:

Мои университеты

ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ КУРСЫ

«Я стал аккуратно, каждый день, ходить на курсы. Но официально я еще не был зачислен. Во-первых, у меня не было документа об окончании девяти классов. Во-вторых, меня уволили с работы. Если я скажу на своей бывшей работе, зачем мне справка и куда я поступаю, они только напортят. Как быть — понятия не имею.

Интересно, как Б-г все это уладил. Сперва с работой. Я пошел в отдел, где выдают справки. Там еще не знали, что меня выгнали, и я получил какую-то характеристику. К тому же я потом устроился в другое место, с условием в субботу не работать. В общем, статусу трудящегося я соответствовал. И с происхождением утряс. А потом как-то и со справкой о девяти классах уладилось — не то мне удалось ее раздобыть, не то без нее обошлось, забыли о ней.

Итак, я начал учиться. Ни свет ни заря я вставал и шел на молитву. С восьми до пяти работал. Занятия на курсах начинались в полшестого. Добираться надо в другой конец города. Не успев умыться, грязный, я бежал со всех ног и все равно опаздывал. Занятия кончались в полдвенадцатого ночи. Дома я оказывался около двенадцати. Когда готовиться к занятиям? И не просто готовиться, а догонять, потому что я здорово отстал от остальных…

Пришла пора вступительных экзаменов — поступал я в Химико-технологический. А время такое, что во всем нехватка. Не хватало и учебников. Мне предстоял конкурсный экзамен по истории партии — предмету очень и очень весомому. Обязательной для всех поступающих ”Истории партии” Волина и Ингулова я ни разу в глаза не видал, хоть и окончил курсы. На всю группу был один такой учебник. Слушатели курсов как-то ухитрялись конспектировать его по очереди, а у меня на это не было времени. Помню, я сказал Всевышнему: ”Ты знаешь, что я хочу исполнить Твою волю. Я хочу работать так, чтобы можно было соблюдать субботу. Я сделаю, что я могу, Ты сделай, что Ты можешь”.

Короче, пришел я на экзамен. И опоздал на полчаса — почему, не помню. Меня крепко отругали, но экзамен все-таки согласились принять: ”Сидите, ждите”. Тут я увидел у одного студента этот учебник и попросил его на несколько минут. Открываю и читаю: ”Седьмой съезд партии. Выступление Ленина о заключении мира с Германией. Выступление Бухарина о войне до победного конца”. Я успел прочесть страницу с четвертью, и меня вызвали. Тяну билет: ”Седьмой съезд партии. Выступления Ленина и Бухарина”. И ничего больше не спросили, поставили хорошую оценку.

Так у меня прошел не один экзамен. Было много удивительных случаев…»

ТФИЛИН

Я просил жену отыскать для меня в Казани самые маленькие тфилин. В октябре жена пришла ко мне на свидание вместе с детьми. Сару — ей было тогда четыре года — дали мне на руки. Трое надзирателей не спускали с нас глаз.

Я знал, что в одном валеночке у Сары спрятаны головные тфилин, а в другом — наручные. Я посадил ее на колени, положил ногу на ногу (а был я в больших широких валенках). Держу девочку, снимаю с нее валеночек, переворачиваю его прямо над моим валенком. Тфилин падает из ее валенка в мой. Я загоняю его под стопу. Повторяю все со вторым валенком. Готово!

Свидание окончено. Обыск. У меня ничего не находят.

Следующая задача — где хранить. Обошел весь лагерь — ничего подходящего. Наконец набредаю на барак, где в углу свалена куча изорванных валенок. И пространство — сантиметров в тридцать-сорок шириной — отгорожено занавеской. Говорю себе: ”Этот барак приготовлен Всевышним для меня — чтобы прятать тфилин”.

Иду к старосте барака:

—    Михаил Иваныч, хочу у тебя в бараке жить.

В ответ — традиционный вопрос:

־ А что я с этого буду иметь?

Ну, тут уж просто:

— Тебе положено мыть полы и приносить шесть ведер кипятка утром и шесть — вечером. Буду носить за тебя кипяток и полы мыть помогу.

На том и поладили.

Теперь я мог прятать книги под валенками за занавеской. Оставлять здесь на весь день тфилин я все-таки не решился: вдруг это место вздумают расчистить! Каждое утро я надевал там тфилин, потом прятал их в карман пальто, а пальто сдавал в каптерку — что-то вроде камеры хранения, куда заключенные сдавали сколько-нибудь ценные вещи: часы, деньги. Наутро, в полшестого, я брал пальто, надевал тфилин, молился и опять сдавал пальто в каптерку. Что думали про мои манипуляции, я не интересовался.

Из-за этого все два года в лагере я работал на улице в одном пиджаке, а зимы в Татарии суровые: минус двадцать — двадцать пять, а то и тридцать пять градусов. Страшно мерзли руки и уши, но я ни разу не простудился. (Удивительная вещь: выйдя из лагеря, я одевался тепло и все-таки, подхватил воспаление легких.)

ШМИНИ АЦЕРЕТ

Первое время в должности водоноса я не обращал внимания на постоянно мокрые руки и одежду. Мороз зимой доходил до тридцати градусов. Пролившаяся на руки вода сразу замерзала. Кожа на руках потрескалась, язвы не заживали, и руки так болели, что я не надеялся их сохранить. Но я таскал и таскал ведра с величайшим усердием — ведь за это я получал субботу.

Наступил вечер Шмини Ацерет — праздника, который приходится на восьмой день Суккот. Стояла глубокая осень. Не так уж и холодно — морозов еще нет, но у меня внезапно начались резкие боли  в руках и ногах. Сегодня, когда я прожил и пережил уже немало, скажу: за всю жизнь (а я, как-никак, перенес инфаркт и операцию на сердце) я таких болей не испытывал. Похоже было, что дело пахнет острым ревматизмом. Неужели останусь калекой?

Приступ застиг меня на улице. Едва передвигая ноги, с величайшим трудом я добрался до барака, он обогревался батареей, обхватил батарею руками, положил на нее ногу и так ”пролежал”до вечера. Только вечером я спохватился — сегодня же Шмини Ацерет! Надо веселиться, надо танцевать! Танцевать у меня, конечно, не получится. Но спеть надо!

Со мной в бараке сидел мой подельник Моше Народович. Он хорошо пел, и я предложил:

— Давай споем какой-нибудь нигун (на идиш — праздничное песнопение).

Он запел, я присоединился. Все смотрели на меня как ^,на сумасшедшего: чего поет, чему радуется? Это лежа-то на батарее!

Барух а-Шем, недели через три боли уменьшились. А потом и вовсе прошли! Чудеса. Я-то думал — это останется навсегда.

МОЙ СТАРЫЙ ЧЕМОДАН

Есть у меня чемодан, который я люблю держать под рукой, сидя за столом в Пурим и на Седер Песах. С этим необыкновенным чемоданом трижды происходили чудеса.

Начнем с того, что чемодан краденый. Что значит — краденый? В лагере, где я находился, имелось мебельное производство. Естественно, заключенные крали фанеру. А из фанеры делали чемоданы. Но, выходя на свободу, это ”государственное имущество” они должны были оставлять за проволокой. Один такой оставленный чемодан достался мне, и я держал в нем свои вещи.

В конце февраля группу заключенных, и меня в том числе, переводили в другой лагерь. День отъезда объявили неожиданно, собраться надо было немедленно. Я оказался перед сложной проблемой: как перенести в новый лагерь мое тайное имущество? Тфилин, мишнает, Пасхальную Агаду, Танах, на котором я написал слова из Теилим: ”Если бы не Тора Твоя, мое утешение, я бы пропал в беде” (119:92)? Потом, после лагеря, я эту книгу отдал одному еврею, который от нечего делать изучал ислам. Не знал человек, что изучать надо.

Страшно даже подумать, что будет, если, не дай Б-г, найдут. Я уж не говорю об обвинениях в контрреволюции. Но ведь сразу начнется: ”Откуда это и как сюда попало?” Вишнев же меня предупреждал: ”Резать будут на куски — не говори”.

Что делать? Оставить — сердце не позволяет. Взять с собой — вдруг найдут? И как не найти! Стоят три надзирателя, смотрят во все глаза, обыск идет самый тщательный, перебирают все…

Я решил сделать так: положил на дно чемодана книги и тфилин, на них — немного сухарей, сверху — машинку для бритья. Здесь уже несколько раз говорилось, что еврейский закон запрещает бритье лезвием, поэтому я не позволял, чтобы меня брили вместе со всеми: заключенным бритвы не полагалось, их брил ”парикмахер”. Я брился сам — только машинкой. На самый верх я положил горшочки из-под риса.

Сейчас объясню, как они ко мне попали. В лагере я ничего, кроме хлеба, не ел, поэтому каждые десять дней жена приносила мне горшочек с рисом. Должен сказать, рис мне так надоел, что с тех пор я на него смотреть не могу.

Однажды, незадолго до того, как нас перевели из этого лагеря, рис принесла не жена, а какая-то незнакомая женщина.

—    Что с женой? — спрашиваю.

—    С сыном сидит. У него воспаление среднего уха. Положение серьезное.

Проходит несколько недель — никого нет. Потом опять приходит женщина и приносит горшочек с рисом. Что происходит?

Женщина объяснила: ־ Жена прийти не может, заболела, — и опять исчезла.

Можете себе представить мое состояние! Чужие люди приносят еду, о семье нет никаких сведений! Я был так расстроен, что не мог после работы найти свой барак! В барак с закутком (я его восстановил и по-прежнему забегал туда учиться и молиться) я дорогу находил, но жил я теперь в другом — и его не мог отыскать. Удивительная вещь: там и всего-то несколько этих бараков, а я каждый раз по полчаса тыкался то в один, то в другой, а в свой не попадал. Пока кто-нибудь не сжалится надо мной и не скажет: “На, вот тебе твой барак” — и отведет туда…

Некому было отдать эти два горшочка, и я положил их сверху в чемодан. И только потом понял, насколько не случайным было все стечение обстоятельств и горшки в чемодане. Но тогда мне трудно было это понять.

Собрав чемодан, я сказал Всевышнему: ”Рибоно шель олам, я делаю, что я могу. Ты сделай, что Ты можешь”.

Главным проверяющим при обыске был Олимпиев, скверный человек. Он делал чудовищные вещи. Вот вам один только случай.

Можете мне поверить, работал я добросовестно. Изо всех сил старался, чтобы мной были довольны. Я носил воду для всего лагеря, убирал территорию, да еще взялся чистить ото льда трехэтажную металлическую лестницу, находивщуюся снаружи здания. Для этого мне выдали лопату и метлу. Как-то раз отбил я лопатой лед, прислонил ее к стене и на секунду отвернулся взять метлу. В это время мимо проходил Олимпиев. Поднимаю голову — нет лопаты. Я бегу за ним:

—    Гражданин начальник, где лопата?

Он говорит:

—    Какая лопата? Не знаю никакой лопаты.

И пишет рапорт: заключенный Зильбер взял лопату якобы для работы, а на самом деле отдал ее заключенным, чтобы они сводили счеты друг с другом. Отправить в карцер на трое суток.

Знаете, что такое карцер? Будка не больше телефонной. Сесть невозможно. Холод страшный! Стоишь ”танцуешь” — греешь ноги. Норма питания — триста граммов хлеба, шестьсот граммов воды…

К счастью, засадить меня ему не удалось. Я сперва не знал почему. Вижу только: приказ отдан, а в карцер не забирают. Потом выяснилось — начальник санчасти воспротивился:

—    Кто будет носить воду, пока найдут людей?

Действительно, сразу такого дурака не найдешь.

Понятно теперь, что за человек был этот Олимпиев? И как раз он руководил обыском.

Двадцать седьмого февраля, в пятницу (за неделю до суда над врачами), в два часа дня нас выгнали на улицу и держали на морозе до пяти. В этот день мороз был минус тридцать с лишним, да еще метель. Мы буквально замерзали. А наши мучители не спешили. Им-то что! Они заходили в помещение, пили чай, грелись, отдыхали.

Подошла моя очередь на проверку. Олимпиев неподалеку проверяет чьи-то вещи, остальные открывают мой чемодан. В глаза им сразу бросаются два горшка. Они начинают хохотать:  —  Он же религиозный, в столовой ничего не ест. Только хлеб берет и чай. Вот ему и приносят еду в этих горшках, ха-ха-ха!

—    прямо корчатся со смеху.

Услышал Олимпиев, как они смеются, и говорит из своего угла:

—    Да-да, я его знаю. У него еще есть заскок — бреется не лезвием, а какой-то чудной машинкой! Разрешение на нее получил!

Сняли они эти два горшка, а под ними сухари. Между сухарями и горшками лежала машинка для бритья и разрешение.

Они хохочут:

—    Точно! Вот и машинка!

А Олимпиев опять говорит:

—    Разрешение на машинку есть — это я хорошо помню. И чемоданчик этот из дому — могу засвидетельствовать.

До сих пор не понимаю, как он сказал очевидную для всех ложь в мою пользу? При мне за эти три часа он отнял штук тридцать таких чемоданов. Как увидит такой, — а его сразу видно!  —  выкидывает вещи на снег, и с каким наслаждением! — а чемодан швыряет в сторону. Там уже валялась гора таких чемоданов. А тут он сказал, что это мой чемодан из дому!

Это чудо номер один.

Дальше. Всех проверяли тщательно, а у меня только сняли горшки и машинку. Я был единственный, кого не обыскали! Если бы они чуть тронули сухари, сразу нашли бы книги, и тогда всему конец. Но они не стали искать дальше, хотя были обязаны. Закрыли чемодан, и все!

Это чудо номер два.

”Если бы не Г-сподь, который был с нами, когда встали на нас люди, то живыми поглотили бы они нас, когда разгорелся их гнев на нас” (Теилим, 124:2-3).

Солнце уже заходило, наступала суббота, нести чемодан я не мог и договорился с заключенным Исаевым, что он отнесет мой чемодан в другой лагерь…

ПОСЛЕДНИЙ ОБЫСК

Приближался конец моего срока. Но я вышел на пару месяцев раньше — по амнистии, объявленной после смерти Сталина. С этой амнистией из лагерей страны вышло большинство сидевших там евреев.

Перед выходом на волю тоже обыскивают. Снова возникла проблема с тфилин и книгами. Я решил рискнуть и еще раз воспользовался чемоданом. Как и в прошлый раз, положил тфилин, мишнает и Танах снизу, а сверху — сухари и машинку. Повторил свою молитву: ”Рибоно шель олам, я делаю, что я могу, а Ты сделай, что Ты можешь”.

И вот меня вызывают на выход. Прихожу с чемоданом. Чем это кончится? Вдруг один из обыскивающих с грозным видом берет меня за рукав:

—    Ну-ка пойдем поговорим!

И уводит в другую комнату, в третью… Мне стало не по себе: наверно, что-то подозревает! Тут он оборачивается ко мне:

—    Не подведешь?

—    Нет! — говорю.

—    Если спросят, что скажешь?

־ Скажу, что обыскал.

Он открывает дверь: —  Выходи!

Так я вышел на свободу.

Как это получилось, понятия не имею! И кажется мне, что с моим чемоданчиком трижды происходило что-то необычное…

Follow