Статьи

 

В главе «Хукат» впервые Всевышний официально объявляет суровый приговор сыновьям Амрама-левита, братьям, Аарону и Моше: «И сказал Господь Моше и Аарону: за то, что вы не дали Мне веры, чтобы явить Мою Святость на глазах у сынов Исраэля, Потому не приведете вы это общество на землю, которую Я дал им (Бемидбар, 20:12).

И как объясняют мудрецы, что причина такого тяжелого наказания в том, что вожди народа ошибочно совершили действие, в результате которого не состоялось освящение Имени Творца! 

Отсюда мы можем учить, насколько значима  заповедь «освящения Имени»!

Поэтому, каждый еврей в любом возрасте и состоянии может освятить Имя Б-га и преумножить славу Его в мире. Об этом свидетельствует рассказ одного знатока Торы, живущего в религиозном районе Иерусалима, который подтверждает чистоту и святость еврейских детей и их желании приблизиться к Творцу и освятить Его Имя.

С Небес меня благословили большой семьей, —сказал праведник, — а таланты у детей, как известно каждому родителю, не одинаковы. Есть такие, кто схватывают все налету, а у других берет время понять изученное.

Среди моих детей есть один такой, что даже если бы я не назвал его тугодумом, было бы ясно, что в сравнении с другими он очевидно не столь одаренный. Мы с женой, как родители, стараемся относиться к нему и к его непониманию с… пониманием. Мы знаем точную пропорцию — когда поощрять, а когда порицать.

Но его братья — и те, что старше него, и тем более молодые — не очень-то хорошо осознают эту проблему. Иногда случается так, что они смеются над ним. Делают они это не по злому умыслу. Просто иногда, когда возникает обсуждение за столом в шаббат, он не улавливает, о чем идет речь, и тогда они машинально называют его не самыми приятными словами, заставляя почувствовать стыд.

Даже когда нет семейного обсуждения за столом, а идет просто обмен мнениями среди братьев, в повседневном общении, как это бывает в каждом доме, этот ребенок не демонстрирует особых талантов в понимании. И тогда начинаются естественные реакции типа «ты дурак», «с тобой невозможно ни о чем говорить» и так далее.

Нет нужды говорить, что и в хедере наш сын получает изрядную порцию обид от своих товарищей, смеющихся над ним, когда он не усваивает то, что учат в классе, и задает неуместные вопросы. Если уж дома, среди братьев, ситуация такова, тем более можно понять, насколько другие дети в классе смеются и презирают его.

Стоит отметить, что сам ребенок ни разу не ответил на оскорбительные прозвища. Он продолжал жить так, словно ничего и не случилось. В этом можно было увидеть его особенные тонкие душевные качества, так что даже мы, родители, сильно этому удивляемся.

И вот, в последние два месяца, — продолжает автор письма, — я заметил, что каждый раз, когда нашему ребенку наносят обиду, он что-то шепчет. Я постарался прислушаться, но поскольку слова произносились шепотом, мне не удалось ничего уловить.

Сначала я не замечал, что он делает это, именно когда его оскорбляют. Но когда я это понял, это вызвало у меня удивление, и я решил обратиться к нему и спросить об этом.

Сын дал мне ответ, из которого можно понять, на каком духовном уровне он находится. Не забывайте, что речь идет о ребенке девяти лет, и потому я был поражен, увидев его духовную силу. Здесь, по сути дела, есть поучительное наставление для каждого родителя, чтобы все знали, что нельзя пренебрегать ни одним ребенком, даже если он и не особенно одарен. Несомненно, Всевышний дал ему какие-то другие качества, с помощью которых он может вознестись к вершинам не хуже, чем любой талантливый ребенок.

Мой сын рассказал мне на своем естественном детском языке, что когда он был в синагоге, ему попалась книга рава Ицхака Зильберштейна «Алейну Лешабеах», где приводится удивительный рассказ от рава Хаима Каневского. Там говорится, что когда еврея обижают и оскорбляют, а он не реагирует, то тем самым вводит себя в особую святую категорию «обижаемых и не обижающихся», и тогда это наилучшее время, чтобы у него попросить благословения.

«Эта мысль, высказанная в книге, очень глубоко вошла ко мне в сердце, — добавил ребенок, — Ведь и тот, кто сказал это, является главой поколения, да и сам я понял глубину идеи. Я знал по личному опыту, какие заслуги есть у человека, которого обижают, а он не отвечает и не вступает в борьбу с обидчиком. Знал я и то, насколько трудно так себя вести, и потому понял силу благословения, которая в такие моменты вложена в уста обиженного.

Внезапно, — продолжил ребенок, — я почувствовал себя невероятно счастливым. Счастливым от того, что в моих руках есть могущественная, великая сила, которой нет у других. Ведь я каждый день получаю порции оскорблений, и каждый раз, когда я на них не реагирую и приобщаюсь к “обижаемым и не обижающимся”, я способен благословить каждого, кто в этом нуждается.

Едва я пришел к этому выводу, как в сердце моем пробился святой огонь и сильное желание помочь несчастным с помощью моего благословения. Верно, люди не приходят ко мне, чтобы я их благословил. Но я могу делать это, даже если они не приходят, да и вообще без их ведома.

Тогда я стал собирать все объявления с именами больных, развешанные по синагогам и из газет. И я заучиваю эти имена наизусть (говорит 9-летний ребенок!). Когда меня оскорбляют, я, как всегда, не реагирую… я лишь молюсь тотчас Б-гу, чтобы Он смилостивился над этими больными».

Могу засвидетельствовать, — подвел итог мудрец Торы— что когда я услышал эти слова из уст моего сына, то подумал, что упаду в обморок… я и прежде ценил усилия, которые он прикладывал, чтобы понять изучаемый в классе материал, как и то, что он не реагировал на оскорбительные прозвища. Но сегодня я знаю, что должен ценить его в тысячу раз больше.

Я считаю, что эту историю имеет смысл предать огласке, чтобы научить евреев правде — возвестить, что у каждого есть особая роль в мире и уникальные душевные качества, которые никто у него не отнимет. Если каждый будет использовать свои таланты и постарается с их помощью освятить Имя Б-га, весь мир наш станет выглядеть иначе!» («Оцарот«).

Наш учитель рав Ицхак Зильбер (זצל) это понимал и принимал настолько, что поднялся до такого уровня, когда каждое его действие, каждый поступок освящал Имя Создателя! И примеров этому — множество:

ПОД ОДНОЙ КРЫШЕЙ С АМАЛЕКОМ

Итак, центральная комната нашей коммуналки была клубом евсековцев. Они неизменно толпились там по субботам и праздникам — не случайно, видимо, их разместили рядом с семьей раввина. Помню, пришел я домой в пятницу вечером (шабат уже наступил) и хотел пройти к себе в комнату. Один из этих евреев останавливает меня, сует мне, одиннадцатилетнему мальчишке, спички и говорит: — А ну-ка зажги, не то побью!

Я не зажег, вырвался как-то и убежал. И это у себя дома!

К этому времени относится чудом сохранившееся последнее письмо ко мне моего деда рава Мойше-Мишл-Шмуэля Шапиро,- написанное в двадцать восьмом году (это к нему в Литву я так неудачно пытался уехать). Он пишет:

”Мой дорогой внук Ицхак-Иосеф! Мы с бабушкой очень озабочены тем, что вы живете в ”холодном климате”. И все наши молитвы Б-гу о том, чтобы ты остался верующим евреем, знающим Тору…”

Письмо залито слезами. Вскоре дедушка умер…»

ХУПА

Свадьба моя. состоялась в сорок пятом году, четырнадцатого элула. Рав Мордехай спросил, не боюсь ли я ставить хупу на улице: люди могут увидеть, а я только из-под ареста!

Надо вам сказать, что у евреев бракосочетание совершается под свадебным балдахином (хупой), причем у восточноевропейских евреев балдахин принято ставить под открытым небом. Обычай этот объясняют тем, что хупа под открытым небом символизирует пожелание: пусть потомство будет многочисленным, как звезды в небе.

Я говорю:

—    Только на улице.

Так и сделали.

На свадьбе присутствовали два раввина: рав Куйбышева

Гита-Леа Зайдман, моя будущая жена, Штейнмардер (имени его я, к сожалению, не помню) и рав Иеошуа-Иеуда-Аейб Меирович из Литвы. Вместе со мной, женихом, у нас был миньян.

До сих пор помню речь рава Мордехая Дубина на этой свадьбе. Он привел известные слова из Талмуда:

— Шел путник по пустыне, и путь его был труден. Но вот набрел он на плодовое дерево. Стоит оно у чистого родника, и плоды его освежают. Поел путник плодов, напился воды и обращается к дереву: ”Дерево-дерево, какое тебе дать благословение? Чтобы ты росло у воды — ты и так растешь у воды. Чтоб плоды были хороши — они и так хороши. Я тебе дам благословение, чтобы все, что от тебя произрастет, было подобно тебе”.

Этого рав мне и пожелал: хороших детей, верных вере отцов. Что скажете? По-моему, сбылось.

ЖУЛИК ЛИ ЗИЛЬБЕР?

В лагере сидели и несовершеннолетние, двенадцати — пятнадцатилетние дети. Их называли ”малолетки”. Это были совершенно отчаявшиеся ребята, опасные, как дикие звереныши. Мимо камер малолеток страшно было проходить: бросали стеклянные осколки в голову. А не проходить я не мог — воду носил. Каждый раз иду дрожу — молюсь, чтобы не попали.

Кое-как я установил контакт с некоторыми из этих ребят, пробовал давать тем, кто постарше, уроки математики, пытался наладить их отношения с родителями, которые их навещали, но у меня, к сожалению, оставалось очень мало времени после работы.

Я старался поддерживать с людьми нормальные отношения, дружил и беседовал со всеми. Со всеми, кроме двоих.

Один, русский, до лагеря был главным инженером одесского завода им. Андре Марти и продолжал работать на этом заводе во время оккупации. Он пытался со мной заговаривать, объяснить свой поступок, но я не мог говорить с тем, кто помогал немцам.

Второй был еврей, главный бухгалтер Казанского университета. Он постоянно высмеивал евреев, говорил о них всякие гадости. Рассядется и начинает:

—    Праведники-то эти — да они все обманщики! Только очки втирают, будто верующие.

И рассказывает про еврейские законы. Мол, есть мясо животного, зарезанного неевреем, нельзя, а шохета нынче днем с огнем не сыщешь:

—    Кто в наше время рискнет резать для них? А они же мясо едят! Жулики! Все как один жулики! Едят трефное (некашерное мясо), а прикидываются верующими.

Или расскажет, что в субботу нельзя работать. Или еще что-нибудь…

Из-за его ”откровений” не оставалось никакой возможности соблюдать законы тайно. Это было страшное предательство.

Однажды в перерыве сидит он, как всегда, со своей компанией, среди них — Азат, татарин, карточный шулер. Плохой был человек. Как-то проигравший стал его обвинять в мошенничестве, так Азат разбил ему голову лопатой.

Сидит этот ”бухгалтер” и болтает на любимую тему — про евреев. А я ношу воду и, проходя мимо них, слышу обрывки разговора. Кто-то оратору возражает:

—    А вот Зильбер как же? Он вроде не жулик!

—    Тоже жулик. Наверняка.

־ Что-то непохоже.

—    Думаете, честный? По еврейскому закону нельзя бриться лезвием. А он же без бороды!

Тут я удаляюсь и ответа не слышу. Потом узнал: кто-то ему объяснил, что я бреюсь машинкой, — сам, мол, в бане видел.

Опять прохожу с ведрами и слышу:

—    Все равно жулик!

Слушатели:

—    Да в чем?

Он начинает рассказывать про Песах: что хлеб нельзя есть, и так далее. (Страшно было слушать: ведь мы могли жить *в лагере по законам Торы только потому, что никто вокруг не знал, что мы делаем.)

Какой-то старый татарин говорит ему:

—    В Песах, мы видели, он и еще один еврей ели что-то белое, мацу.

И в следующий раз слышу:

־ Да жулик он, жулик, нечего говорить.

—    Что еще? — спрашивают.

־ А суббота как же? В субботу ведь работать нельзя.

Ему объясняют, что я в субботу воду не ношу, а прошу других. Он смеется:

—    Да ладно вам! Сколько это может продолжаться? Ну, поработают за него субботу, другую. А потом что?

Тут вскакивает страшный Азат, бьет по скамье кулаком и кричит:

— Нет, мы не допустим! Я буду за него работать, другие будут ־ мы не допустим!

Тот еврей притих.

Прошло несколько дней. Он подходит ко мне и спрашивает:

—    Почему вы со мной не разговариваете?

Я ему сказал правду:

—    Я видел, что вы смеетесь над еврейскими законами, поэтому я с вами не разговариваю.

—    А может, вы со мной поговорите, и я изменюсь?

В общем, стал я с ним заниматься. Прошло время, и в Иом-Кипур он уже постился. Когда человек хочет, он из любой грязи может выбраться.

Рассказывает р. Яков Лернер

ЖИВАЯ ТОРА

Он был очень благородный человек. Благородный, чистый. Живая Тора. Сегодня можно встретить религиозного человека, а тот не на высоте — может нагрубить, нахамить… Реб Ицхак был совсем другой.

Ему не надо было говорить:

— Реб Ицхак, этого никому не рассказывайте!

Почему? Потому что в Торе так написано. В Шульхан Арух написано: если я не сказал вам «идите и рассказывайте», так нет права рассказывать.

Если надо было уступить — он уступал.

Однажды я увидел его в очереди. Там кто-то кричал:

— Дайте мне! Я здесь стоял!

А он пропустил очередь и стоит, молчит…

Рав Ицхак своим поведением учил больше, чем уроками. Он был живой Торой.

Когда работали на советском производстве — он работал очень быстро, и очень аккуратно, и лучше всех, и быстрее всех — и это то, как написано в Торе. И все старались работать, как он, — на совесть. А потом делали перерыв на обед, и все учили Тору.

В субботу на третью трапезу он всегда был у нас в хабадской синагоге. Излагал все ясно, спокойно, просто. Без всяких выкрутасов. И поэтому его все слушали. Объяснял подробно. Если неясно — задавайте вопросы! Я знаю конкретно, что написано, что сказано. А все эти секреты — каббалот—хасидот — спросите у других. Так он говорил. Не хотел влезать в высокие материи, чтобы не запутать других.

Он всегда приводил примеры из Талмуда, из Устного учения, и лишнего слова не добавлял. Учил аккуратно, ясно, стараясь не вставлять своих комментариев.

И теперь, когда у нас в синагоге учат мишнаёт, делают, как он. Как говорил рав Ицхак, не добавляя к тому, что написано.

Главное его качество — он родился выполнять заветы Б-га. Это он знал. Во всех его действиях имел значение только вопрос: что Б-г от этого «выиграет» или «проиграет». И он взвешивал, решал, что важнее, — с одной стороны, я не выполню закон в самом строгом варианте, с другой стороны, обижу кого-то. И вот он решал в соответствии с тем, что написано в Торе, — что важнее.

То, что знаю — говорю. То, что не знаю, не говорю, — как рав Ицхак…»