Статьи

Написано » И подошли дочери Цлофхада к Моше» (Бемидбар, 27:1). Объясняют мудрецы, что для такого поступка им пришлось преодолеть свою скромность и высказать желание наследовать умершего отца в получении семейного надела в Эрец Исроэль! Это было восхитительное деяние: своевременное, решительное, искреннее! Их поступок — еще оно доказательство, что еврейские женщины всегда были благочестивее мужчин, и он наравне с их  неучастием в сотворении золотого тельца, и в несогласии с разведчиками, призывавшими не завоевывать Землю Исроэля! Причем, их просьба, как раз, и была высказана тогда, когда разведчики, увы, преуспели посеять в сердцах мужчин сомнение в необходимости сражаться за свое наследие. Поэтому, и упоминает Тора дочерей Цлофхада, кода говорится о разделе Страны Исроэля, чтобы указать, что женщины сильнее мужчин желали унаследовать Страну Обетованную…

«Женщинам принадлежит уважительная роль в иудаизме со времён Торы. Мириам наряду с Моше и Аароном, также участвовала в руководстве евреями во время их странствий по пустыне  (Мих. 4:6). Двора была одним из судей Израиля: «Она судила Израиль в то время, — сообщает Танах. — Она обычно сидела под пальмою… и поднимались к ней на суд сыны Израиля» (Шофтим, 4:4). Семь из 55 пророков Танаха были женщинами.  В еврейской истории можно встретить немало достойных женщин. Талмуд  повествуют о мудрости Брурии, жены рабби Меира. В нескольких случаях её суждения  принимались и ценились выше, чем мнения современников-мужчин.

Раввины разных поколений на протяжении веков, как известно, консультировались со своими жёнами, обсуждали с ними вопросы еврейского закона. Жена раввина не случайно называется на иврите «раббанит» (на идиш «ребецин»), иными словами, это некий титул, который даёт  представление о её значении в еврейской жизни («Имрей ноам«).

Наш учитель рав Ицхак Зильбер () теплыми, задушевными словами рассказывает о подобных женщинах, которые встречались ему  на жизненном пути, и не только как из его семьи…

Эти рассказы помогают представить себе образ «эшет хайил» — добродетельной еврейской женщины (жены, матери, невестки):

«Мать Ицхака была мудрой женщиной. Когда рава не стало, люди ходили советоваться к ней. Когда я поступал в институт, у меня были сомнения: мне нравилась математика, а отец настаивал на медицине. Мы пошли на суд к раббанит. Она спросила:

—    А почему ты хочешь техническую специальность?

Я говорю:

—    Ну, врач мало получает.

Она говорит:

—    Если только эта причина, то ты не прав. Парнаса (заработок) в руках Б-га, и если суждено зарабатывать, ты и как врач будешь зарабатывать хорошо.

Она оказалась права.

(Из рассказа доктора Яахова Цацкиса)

«Последнее, что мама делала перед смертью, — уже больная, в холодной воде кошеровала мясо для Сафьяна.

Она умерла в сорок девятом году.

Ни разу я не видел во сне отца и мать вместе. Но когда я сидел в тюрьме, они пришли вместе. В ночь перед судом…»

ЕВРЕЙСКАЯ СВАДЬБА

«Помню военную свадьбу двух верующих людей. Женились бывший польский ешиботник, арестованный как шпион и незадолго до свадьбы вышедший из заключения, и немолодая — лет тридцати семи-восьми — женщина из Казани.

Вы спросите, причем тут возраст невесты и почему я так ”неделикатно” его подчеркиваю? Потому что проблема брака была в Казани страшнейшая проблема! Во всяком случае, все то время, что я там жил (в Ташкенте, где я потом оказался, было не так: там только бухарских евреев было пятьдесят тысяч). Проблема вообще для евреев, не только для религиозных. Трудно было найти пару — мало было в городе евреев. Парни даже из самых религиозных семей женились на не еврейках. Я знаю сотни таких браков. Некоторые пытались искать в Москве, но не всем это было доступно.

Был у нас в городе еврей по фамилии Вигалок. Немолодой, больной человек. Его дочь все-таки нашла еврея. Ой, как он танцевал, как он танцевал на свадьбе! А спустя неделю умер. И сказал перед смертью: ”Я умираю, но я спокоен за будущее!”

Что много говорить! Это было очень нелегко — найти пару. И если девушка выходила за еврея, это был особый случай и особые танцы.״.

Потому и подчеркиваю, сколько лет было невесте. Много лет она ждала и искала, и вот наконец встретила! (Как дочери Цлофхада из недельной главы — Й. С.)

Перед свадьбой, как известно, невеста должна окунуться в миквэ. А миквэ — только в Москве. Восемьсот километров, сутки пути, без командировочного удостоверения не проедешь (по законам военного времени).

Пошел я к одной женщине ־ заместителю директора большого завода, чьей дочери я давал уроки математики. Человек она была боевой, отношения у нас были открытые, можно было говорить прямо: ”Нужна ״липовая” командировка в Москву. Можете выдать?” Она выдала. (Сами понимаете, риск был нешуточный.)

Невеста поехала в Москву. При проверке документов в поезде дотошный энкаведист в штатском обнаружил, что командировка фальшивая. Можно было не сомневаться ־ нам конец! Всем нам: и невесте, и замдиректора, выдавшей командировку, и мне. И тут произошло чудо: женщина заплакала — и он ее пропустил! Она добралась до Москвы, окунулась в миквэ и вернулась.

Однако пережитое потрясение так подействовало на женщину, что миквэ оказалась недействительной. Снова пришлось искать ’ ^,командировку”…

На этот раз невеста доехала благополучно. Свадьба состоялась…» (И книги «Чтобы ты остался евреем»).

ОТЕЦ И ДОЧЬ (женя и тесть рава Ицхака — Й. С.)

Только тот, кто знает тогдашнюю советскую жизнь, может до конца понять, каким надо быть человеком, чтобы воспитать настоящей еврейкой девочку, которая родилась в двадцать первом году в городе Самаре.

Когда Гита-Лея была маленькая, отец нанял для нее учителя, и тот научил ее молитвам на иврите и немножко — алахе.

Сам реб Биньямин учился только в Бресте, но все, что он успел узнать до своих семнадцати лет, соблюдал и сумел передать дочерям и сыну.

Тогда в Советской России еще были еврейские школы. Курировала их Евсекция, преподавание велось на идиш. Отец предпочел отдать Гиту в русскую школу. Он объяснил дочке:

—    Если я отдам тебя ”им”, они будут тебе хозяевами, будешь их, а не моя. А если в русскую школу — я буду тебе хозяин. И если ты принесешь в класс мацу, никто не будет знать, что это маца. А там — все будут знать.

В школах Евсекции специально заставляли детей делать всякие гадости в еврейские праздники. Слышал я историю, как однажды в Иом-Кипур в таком ”еврейском” классе учительница подзадоривала учеников, прививая им ”свободомыслие”:

—    Эти религиозные сегодня молятся и постятся. А мы ну-ка покажем Б-гу фигу!

Один из учеников возьми и спроси:

—   Не понимаю. Вы ведь говорите, что. Его нет. Кому же фигу показывать?

Гита была любимая дочь отца. Но когда во время войны у нее порвалось платье и она попросила новое, отец раскричался: ”Людям есть нечего, а ты хочешь новое платье?” У него были деньги, но он ничего не покупал детям. При любой возможности он покупал еду и отдавал голодным.

Реб Биньямин мечтал, как поедет вместе с Гитой в родные края, в Польшу, покажет ей свой город, посетит могилу родителей. К счастью, они еще не успели поехать, как началась Вторая мировая война и Германия напала на Польшу. Окажись они к тому времени в Бресте — попали бы к немцам.

По окончании срока заключения тестя выслали в Казахстан. Последние свои годы он жил в Кзыл-Орде. Когда у нас родился сын, мы телеграммой пригласили его на брит-милу. Он, честный старый человек, шестидесяти восьми лет, пошел просить разрешения уехать на один час плюс два дня дороги — только на один час: он приедет, посмотрит на внука и уедет. Не разрешили, подлецы. Так я его ни разу и не увидел.

МОЯ ТЕЩА, БЛАГОСЛОВЕННА ЕЕ ПАМЯТЬ

Рав Дубин сосватал всех дочерей моего тестя: среднюю сестру, Келю, — Аарону Рабиновичу, Дину — его брату Шолому, Гиту сосватал мне.

Братьев Рабиновичей в дом Зайдманов привела война. Отсидев свои два года за нелегальный переход польско-советской границы, Аарон приехал в Куйбышев и попал к Зайдманам (Шолом тогда отсутствовал — тоже оказался за решеткой). К моменту возвращения Шолома из лагеря Аарон был уже женат на средней дочери реб Биньямина.

Выйдя из лагеря, Шолом приехал к Зайдманам. Он говорил, что Фрума-Малка всегда относилась к нему как мать…

Из Куйбышева Шолом рассчитывал вернуться в Польшу. Рав Дубин, который жил еще у Зайдманов, говорит Шолому:

—   Тебе же надо жениться. Зачем искать в Польше? Вот сидит девушка. Даю тебе пять минут, подумай.

Шолом думал пять минут. Шидух состоялся. Дина, младшая дочь Зайдманов, стала его женой. Теперь у него уже внуки, и замечательные.

После войны выходцам из Польши какое-то время разрешали покинуть СССР, и Шолом немедленно воспользовался этой возможностью. Постранствовав в поисках места, он с семьей в конце концов поселился в Нью-Йорке.

Я успел познакомиться с Шоломом до отъезда. Должен сказать здесь: это человек редкой правдивости.

Незадолго до смерти Сталина Аарон получил третий срок (об этом — ниже). И кто же вытащил его из лагеря? Фрума-Малка. Она поехала в Сибирь и оставалась там, пока не добилась: Аарона актировали, то есть освободили по состоянию здоровья. (Это произошло уже после смерти Сталина.)

Вернулась Фрума-Малка с обмороженными ногами. Спустя какое-то время — в Ташкенте — у нее началось ухудшение, в больницу она ни за что не хотела — были у нее причины — и ей прямо у нас дома ампутировали несколько пальцев. (Сделал это врач Шимунов, которому я обязан глубокой благодарностью: он бесплатно лечил Бенциона еще в те времена в Ташкенте, когда у нас не было прописки и ни одна поликлиника не хотела принимать мальчика, а денег на частного врача у нас не было. Сейчас Шимунов живет в Иерусалиме.)

…Где-то в Казахстане вскоре после войны умерла супружеская пара — высланные из Ленинграда муж с женой, честные религиозные люди. Их арестовали и выслали в Казахстан только за то, что они тайно обучали кого-то религии. Хоронить их было некому, и какие-то знакомые Фрумы-Малки телеграммой сообщили ей об этом. Почему они сами не взялись за это? Видно, не по плечу было.

А Фруме-Малке все было по плечу. Она бросила все дела, взяла с собой одного еврея из погребального общества и отправилась в неблизкий путь.

Позже я встретился с братом той погибшей женщины. Он рассказывал, что когда приехал туда, его сестра с мужем уже были похоронены — как надо, по-еврейски. Это Фрума-Малка сделала. Она была активнее всех в семье. Она была огонь!

ДЕНЬГИ “С НЕБА”

Происшествие, о котором ниже, тоже связано с Фрумой-Малкой. Может, оно и случилось-то со мной из-за, а точнее — ради нее.

Дело было в августе, вскоре после истории с похоронами в Казахстане. Фрума-Малка гостила у нас перед тем как уехать в Кзыл-Орду к мужу. Пора было уже покупать билет, а денег — ни копейки (на поездку на похороны, понятное дело, сразу нашлись, а тут — где возьмешь?). Деньги за отпуск я получал в июне, и мы их, естественно, прожили. Я давал уроки, подрабатывал, но в августе все сдали экзамены и частные уроки кончились. Как быть? Я говорю:

—    Б-г поможет.

Теща нервничает:

—    Как Он поможет? С неба утром сбросит деньги?

Я говорю:

—    Да, сбросит с неба, — и ушел.

Иду и думаю — где искать работу? Последние дни перед началом учебного года. Куда податься? Заглянул в гороно к начальнику отдела кадров — он с кем-то беседует. Заметил меня и говорит:

—    Зильбер, заходите! Вы свободны сегодня?

—    Да.

—    Вот тут товарищу надо сдать какой-то экзамен, идите с ним.

Фамилии этого ”товарища” — Ермольчик — мне не забыть. Иду я с ним и чувствую что-то неладное: очень уж странно он переглядывается с людьми на улице. Стоит на углу молоденькая девушка, беззаботно глазеет на прохожих. Увидела моего спутника — и подмигнула незаметно. Чудно! Ну никак она ему в знакомые не годится! Старик-татарин с седой бородой, с виду такой серьезный, кивает тайком. Что у них может быть общего? Неужели агенты? В жизни бы не подумал, что агенты такие бывают. А тут мне и вовсе дурно становится: он явно держит путь на Черное озеро (в Казани Черное озеро — как Лубянка в Москве, главное управление у чекистов). Ловушка?!

Пришли на Черное озеро — перед ним все двери открываются. Входим без всяких пропусков к самому главному начальнику, тоже Ермольчику (родственник, видно), и бандит какой-то, длинный, с револьвером на боку, тоже входит. Мне показывают на него и говорят:

— Этот наш сотрудник успешно трудится, и мы хотим повысить его в звании. Но ему не хватает образования. Надо, чтобы он сдал экзамены хотя бы за восемь классов. Проверьте, что он знает, и подготовьте его — за деньгами мы не постоим.

Я, конечно, ни слову не поверил. А вы бы поверили? Я решил, что меня хотят подловить на чем-то. Или просто задержать без лишнего шума.

”Ученик” отвел меня в Красный уголок (что-то вроде комнаты отдыха в тогдашних учреждениях и учебных заведениях; непременное украшение — бюсты и портреты вождей; всегда полно марксистской литературы). Сели ”заниматься”.

Страшно было сидеть: все время входили и выходили эти убийцы. Они расстреливали людей и делали все, что хотели, и это было видно по их лицам. Вы знаете, ведь это по лицу видно. Звериные были лица. Они смотрели на нас, а я опустил голову и уже не хотел поднимать. Но я — что я мог поделать?

Начал его учить. Проверил, что он знает по алгебре, объяснил какие-то основы, затем немного физики, потом русский язык. Взял статью из газеты, диктую, исправляю ошибки. Работаю, в общем. Так и сижу с опущенной головой, ни на кого не смотрю ־ не мог смотреть! Вдруг слышу: — Достаточно!

Вижу, возле стола стоят трое, смотрят, как я с ним занимаюсь, и им это нравится. Меня опять ведут к начальнику Ермольчику, выписывают ведомость на оплату — сто пятьдесят рублей: шесть часов по двадцать пять рублей. Тогда это были большие деньги. Говорят: — Послезавтра придете за деньгами.

Но сразу по лицу увидели, что не приду.

—    Ну ладно, — говорит Ермольчик.

Вызывает какого-то бандита:

—    У тебя деньги есть, я знаю, ты сегодня получил. Дай сто пятьдесят рублей.

Прихожу домой, а там уже волнуются: я ведь как ушел с утра на молитву, так и пропал. Протягиваю деньги. Они спрашивают:

—    Откуда?

Я говорю:

—    Упали с неба.

—    Как это ”с неба”?

—    А так. НКВД дал!

«Моя младшая дочь родилась в год, когда теща умерла, и я назвал ее Фрума-Малка. Она тоже боевая.

А когда мы ждали первого ребенка, то почему-то были уверены, что это мальчик, и хотели дать ему имя покойного деда, моего отца…»

Дети растут

ВОСПИТАНИЕ

По еврейским законам ответственность за обучение детей Торе лежит целиком на отце. И, несмотря на занятость работой и делами общины, я каждый день учил детей тому, что нужно: Хумашу, Гемаре, молитвам и так далее. Потом Бенцион подрос и помогал мне немного учить сестер. Когда по приезде в Израиль Хава пошла в ”Бейт-Яаков” (так называется система религиозных школ для девочек), учеба в школе вполне соответствовала ее домашней подготовке. Новым для нее было изучение Пророков: дома мы ими не занимались, а Хумаш, пожалуй, разбирали даже серьезнее. В субботу мы ведь учились все вместе, на уровне старших детей, а разница между моими старшими и младшими — двенадцать-четырнадцать лет.

Когда Бенчик, сын Зильберов, приехал в Ташкент, ему было десять лет. Наши ребята часто встречали его с отцом на улице, и всегда реб Ицхак что-то ему рассказывал, чему-то учил, чтобы время в пути не пропадало зря. И Хавочке, и Малке, средней и младшей дочерям, когда им было годика по три, он уже потихонечку рассказывал ”парашат а-шавуа”. По его детям видно, как много в них вложено.

Как-то Зильберы пришли к нам на шабат, и вдруг ударил мороз. Зная, как у них холодно в домишке, родители их не отпустили. Зильберы прожили у нас до весны. Помню, Соралэ, старшая дочь Зильберов, заболела. Реб Ицхак ушел на рассвете и вернулся к вечеру. Он вбежал на террасу и спросил: ^,’Как себя чувствует Соралэ?” Как будто с рассвета и до вечера бежал с этим вопросом.

Наверно, так оно и было. Дела не отложишь, но мысли его были о семье

Из рассказа Софы Лернер

«Я часто брал детей на прогулки: в парк, в зоосад, в цирк. Дети развлекались, а я читал Гемару.

В Ташкенте ведут себя просто. Ко мне подходили совершенно не знакомые люди, привлеченные необычным шрифтом моих книг, и без церемоний спрашивали, что я читаю. (Кстати, так я познакомился с нынешним израильским писателем, а тогда — ташкентским спортсменом Ильей Люксембургом, который стал потом нашим другом: он подошел ко мне в трамвае именно с таким вопросом.) Я объяснял, что это книги на древнееврейском языке. В Ташкенте это было не так уж опасно, вряд ли прохожие побежали бы доносить, поэтому я говорил правду. А главное: я находил необходимым так учиться — и учился.

Дети были маленькие и стеснялись, что я привлекаю к себе внимание. Чтобы избавить их от страхов, я, гуляя с ними, начинал в шутку изображать пьяного. Они в ужасе шептали:

—    Папа, что ты делаешь? На тебя же смотрят!

А я отвечал:

־ Ну и что, пусть смотрят…

Дети были очень чувствительны, их надо было закалять, чтобы они не боялись ”общественного мнения”. Им, возможно, предстояло это и в будущем.

Я был мастер собирать миньян. Когда не хватало десятого, я выходил на улицу и спрашивал всех подряд:

—    Вы еврей? Если да, пойдемте, пожалуйста, будете десятым в миньяне.

Представляете себе?

Однажды я искал десятого — нигде нет. Мне подсказали, что неподалеку на фабрике работает нарядчиком еврей. Я вошел на фабрику, нашел этого еврея. Вокруг стоят рабочие, он каждого направляет на работу. Я подхожу:

—    Простите, пожалуйста, у нас миньян, не хватает десятого. Прошу вас, пойдемте со мной хотя бы на двадцать минут.

Он сказал:

—    Хорошо, я пойду, только вот кончу с рабочими, — и пошел со мной.

Детям не раз случалось это видеть. Хава говорит, ей было не очень-то приятно стоять рядом со мной, когда я спрашивал: ”Вы еврей или нет?”

Открыто ходить в ”официальную” синагогу и в Ташкенте все же было небезопасно. Приводить туда детей младше шестнадцати лет вообще запрещалось. В ”незаконной” синагоге (это была просто комната в квартире), куда родители брали меня с собой по праздникам, помню, всегда лежало несколько номеров ”Крокодила” — был в Союзе такой юмористический журнал, так что в случае необходимости люди всегда могли сделать вид, что не молятся, а листают журналы.

Мы помогали родителям готовиться к праздникам. Перед Песах сами проверяли, нет ли хамеца среди наших игрушек. Помню, однажды мы решили, что отлично проверили мешок с игрушками, а в середине праздника вывернули его — и на пол шлепнулось полбуханки зачерствевшего старого ослеба, попавшего туда, как видно, давным-давно!

Мама хотела; чтобы, мы почувствовали, что такое радость подготовки к празднику, радость сделать хорошее дело. Она старалась находить для меня полезные занятия: я ведь не ходила в детский сад, да и в школу пошла только в восемь лет. Перед Седером на меня возлагалась обязанность приготовить харосет, специальное пасхальное блюдо: я чистила и терла яблоки, колола орехи. Когда Бенцион прочел, что ”Израиль полон мицвот, как гранат”, он предложил мне пересчитать зернышки в гранате. Мы выбрали два граната — большой и поменьше, и я принялась считать…

Накануне субботы, когда мама пекла халы, она давала нам по кусочку теста и мы пекли свои маленькие халы, а когда играли, то лепили халы из глины.

Еще у нас была игра — «ходить, как папа”…»

РАЗРЕШЕНИЕ

Обстановка дома была напряженная. Саре — двадцать четыре года, Бенциону — двадцать два. Гита боялась и беспокоилась за них: вот, старших она вырастила, и что же теперь? Найдут ли они себе пару? Где? Да и младшей, семилетней Малке, пора в школу. Опять все эти мучения?!

Гита нервничала, утверждала, что все из-за меня: если бы я не считал, что еще нужен в России, мы бы уехали. Да, я подаю документы, делаю все, что необходимо, но сам выезжать не хочу. Я ей этого никогда не говорил, она сама чувствовала.

Ничего не сказав, Гита взяла нашу семилетнюю дочь и отправилась в КГБ. Она знала, куда шла и как себя вести, поэтому пошла с ребенком. Она спросила гебистов:

—    Чего вы от нас хотите? Почему не выпускаете?

Ей отвечают:

—    Вы обращаетесь не по адресу, обратитесь в ОВИР.

Гита возражает:

—    Я знаю, куда пришла, я не девочка и с вами не в игры играю. Отказы ־ дело рук не ОВИРа, а КГБ. Я хочу, чтобы вы нас отпустили. Что мы сделали? Если что-то против государства — арестуйте

нас. Если ничего — отпустите. Мы больше не можем. У нас тут нет никаких родственников, все в Израиле.

А они вежливо твердили:

—    Вы не по адресу, вы ошиблись…

Она пришла домой, рассказала мне. Я испугался:

—    Какой же человек сам пойдет в КГБ? Туда приводят…

Через месяц мы получили разрешение. Узнали мы об этом случайно. Кто-то был в ОВИРе и видел наши документы. Мы с Гитой пошли туда, и сообщение подтвердилось. Правда, из тридцати дней, что давали на сборы, пять уже прошло. От чиновников всего можно было ожидать — разрешение могли отдать и за день до отъезда.

Еще один ”фокус” выкинули с документами Бенциона. Гита до последнего момента боялась, что нас не выпустят, и все время рассматривала бумаги. И увидела, что в документах Бенциона не то в графе ”Дата выезда” указан год его рождения — сорок девятый, не то в графе ”Год рождения” указана дата выезда — семьдесят второй! Если бы мы не посмотрели, его бы не выпустили!

 

РАЗРЕШЕНИЕ

Обстановка дома была напряженная. Саре — двадцать четыре года, Бенциону — двадцать два. Гита боялась и беспокоилась за них: вот, старших она вырастила, и что же теперь? Найдут ли они себе пару? Где? Да и младшей, семилетней Малке, пора в школу. Опять все эти мучения?!

Гита нервничала, утверждала, что все из-за меня: если бы я не считал, что еще нужен в России, мы бы уехали. Да, я подаю документы, делаю все, что необходимо, но сам выезжать не хочу. Я ей этого никогда не говорил, она сама чувствовала.

Ничего не сказав, Гита взяла нашу семилетнюю дочь и отправилась в КГБ. Она знала, куда шла и как себя вести, поэтому пошла с ребенком. Она спросила гебистов:

—    Чего вы от нас хотите? Почему не выпускаете?

Ей отвечают:

—    Вы обращаетесь не по адресу, обратитесь в ОВИР.

Гита возражает:

—    Я знаю, куда пришла, я не девочка и с вами не в игры играю. Отказы ־ дело рук не ОВИРа, а КГБ. Я хочу, чтобы вы нас отпустили. Что мы сделали? Если что-то против государства — арестуйте

нас. Если ничего — отпустите. Мы больше не можем. У нас тут нет никаких родственников, все в Израиле.

А они вежливо твердили:

—    Вы не по адресу, вы ошиблись…

Она пришла домой, рассказала мне. Я испугался:

—    Какой же человек сам пойдет в КГБ? Туда приводят…

Через месяц мы получили разрешение. Узнали мы об этом случайно. Кто-то был в ОВИРе и видел наши документы. Мы с Гитой пошли туда, и сообщение подтвердилось. Правда, из тридцати дней, что давали на сборы, пять уже прошло. От чиновников всего можно было ожидать — разрешение могли отдать и за день до отъезда.

Еще один ”фокус” выкинули с документами Бенциона. Гита до последнего момента боялась, что нас не выпустят, и все время рассматривала бумаги. И увидела, что в документах Бенциона не то в графе ”Дата выезда” указан год его рождения — сорок девятый, не то в графе ”Год рождения” указана дата выезда — семьдесят второй! Если бы мы не посмотрели, его бы не выпустили!»

ЭЗЕР КЕ-НЕГДО

Гита, его жена, была святой человек, — как она выдерживала его? Он вечно хотел ко всем забежать, всем помочь. Она была более земная. Он говорил:

— Я приведу тебе двух мальчиков.

Она отвечает:

— Хорошо.

И готовит еду соответственно — еще два блюда.

Но когда он приводил десять мальчиков, то она оставалась без еды, потому что ей надо было их накормить. «Нормальная» жена, конечно, не воспринимала бы это хорошо… А она — ничего. Приводить к себе по десять человек — у него не было виллы с огромным количеством комнат, и еще надо всех накормить и напоить, а часто и спать оставить!

Как-то перед Песахом я к ним захожу, она разделывает кур и говорит:

— Я готовлю, а сколько будет человек на седер — даже не знаю!

Я помог ей почистить и разделать рыбу к празднику. Она одобрительно посмотрела на меня… Представьте себе, какая женщина хотела бы, чтобы к ней домой всегда приходили чужие люди? А она поддерживала его во всем.

Рассказывает Яков Цацкис

ЭЗЕР КЕ-НЕГДО

Гита, его жена, была святой человек, — как она выдерживала его? Он вечно хотел ко всем забежать, всем помочь. Она была более земная. Он говорил:

— Я приведу тебе двух мальчиков.

Она отвечает:

— Хорошо.

И готовит еду соответственно — еще два блюда.

Но когда он приводил десять мальчиков, то она оставалась без еды, потому что ей надо было их накормить. «Нормальная» жена, конечно, не воспринимала бы это хорошо… А она — ничего. Приводить к себе по десять человек — у него не было виллы с огромным количеством комнат, и еще надо всех накормить и напоить, а часто и спать оставить!

Как-то перед Песахом я к ним захожу, она разделывает кур и говорит:

— Я готовлю, а сколько будет человек на седер — даже не знаю!

Я помог ей почистить и разделать рыбу к празднику. Она одобрительно посмотрела на меня… Представьте себе, какая женщина хотела бы, чтобы к ней домой всегда приходили чужие люди? А она поддерживала его во всем».