Статьи

Песнь «Аазину» («Внимайте») завершает речь Моше-рабейну. Эта песнь раскрывает перед нами всю историю еврейского народа, начиная с того, что уже произошло и описано в Торе, и кончая тем, что еще предстоит внимающим ей: предсказанием о вступлении в Землю Обетованную, об изгнании из нее евреев, о пребывании страны в запустении в отсутствие сынов Израиля и об окончательном возвращении евреев в Эрец-Исраэль.

Фермер кормил своего теленка полноценной пищей, чтобы он набрался сил и смог тянуть плуг. Однажды, когда фермер вошел в стойло, бычок сильно лягнул своего хозяина. Крестьянин воскликнул: «Почему я получил такой крепкий удар? Потому что кормил тебя хорошей пищей!»

Тиферет Цион (Бемидбар 15:13) замечает: «Чем выше материальное благополучие человека, тем значительнее грозящая ему духовная опасность. Поэтому царь Шломо, самый мудрый человек на земле, учил нас молиться: «Не давай мне богатства, дабы я не отрекся от Б-га». Богатство отдаляет человека от Б-га, так как тот:

а) начинает думать, что «может легко обойтись без Всевышнего»;

б) вовлекается в погоню за открывающимися перед ним материальными удовольствиями, доступными ему, которые забирают силы и время, необходимые для духовных поисков.

Наше поколение, благословенное материальным достатком, должно хорошо призадуматься над этим стихом Торы.

Дня описания процветания евреев Моше использовал три выражения — «Вы разжирели; вы стали неуклюжи; вы покрылись жиром», — намекая на то, что три поколения сильно разгневают Ашема:

1. Поколение царя Йеравама (ибо он инициировал идолопоклонство, когда установил в своем царстве изображение двух тельцов).

2. Поколение царя Ахава (самые малые его грехи равнялись самым тяжелым грехам Йеравама).

3. Поколение царя Йеу (он искоренил поклонение Баалу, но поклонение другим идолам продолжалось. На это указывает слово касита — «ты скрывал свои порочные поступки».)

Моше также предсказал, что Ашема разгневают три поколения, предшествующие эпохе Машиаха.

Наши мудрецы описывают отличительные черты этих поколений. Восторжествует безнравственность. Упреки перестанут оказывать какое-либо воздействие. Молодые будут срамить старших, а пожилые должны будут вставать перед юнцами. Дочь восстанет против своей матери, а невестка против свекрови. Сын не устыдится упреков отца. Простой народ будет презирать Б-гобоязненность, а истиной будут пренебрегать.

Эти черты характерны для наших дней. Еврей, сохраняющий верность идеалам Торы в таких условиях, получит двойную награду. Он не может надеяться на уважение со стороны общества, поэтому его служение Ашему есть в чистом^виде служение «во имя Небес» (Хофец Хаим).

Моше предсказывал: «Они возбудят Его гнев тем, что будут поклоняться идолам и совершать другие мерзости, такие как колдовство и гомосексуализм.

Они будут приносить жертвы ничего не стоящим демонам, богам, которых не знают даже неевреи, недавно сотворенным богам, которых не боялись ваши отцы».

Эти слова намекают на то, что страсть евреев к идолопоклонству была так велика, что они даже производили новых идолов. В Иерусалиме и Шомроне существовали мастерские по изготовлению идолов, которых затем переправляли в земли нееврейских народов.

«Вы забыли Твердыню, Которая создала вас и привела в мир, ибо поклоняетесь ничего не стоящим богам.

Совершая прегрешения против Него, вы, как будто, уменьшаете Его силу даровать вам блага».

 

Совершая прегрешения против Него, вы, как будто, уменьшаете Его силу даровать вам блага».

И тем не менее, нет границ Его Милосердию. Зачастую, не только избранные праведные евреи удостаиваются спасения и чудес, а и простые «рядовые». Об одном таком спасении рассказывает рав Ицхак Зильберштейн в книге «Алейну Лэшабеах»: «В 1990 году был сильный взрыв на оборонном предприятии недалеко от Герцлии.  («На нас возложено прославлять…») приводится история, рассказанная одним из работников предприятия:

В тот день всё шло медленно, я выбивался из графика. Это началось утром: я проснулся позже обычного, чего раньше никогда не бывало. Был поражен, увидев, что опаздываю на работу. Несмотря на растерянность, вспомнил: один из соседей говорил, что сегодня утром собирается ехать в Хайфу.

К счастью, мне удалось застать его дома. Он охотно согласился подбросить меня до Герцлии.

Я спускался по лестнице к квартире соседа — и вот невезенье! — споткнулся и покатился по ступеням. Не знаю, что со мной такое случилось в тот день. Сосед был готов подождать несколько минут. Но адски болели ноги и ребра, и я уже не мог поехать с ним.

Когда боль немного утихла, я предпринял еще одну попытку: позвонил другу, который должен был проезжать мимо моей работы. Но внезапно, без какого-либо предупредительного сигнала, телефон отключился. Через некоторое время послышались взрывы в районе Гуш-Дана.

Сердце не подсказывало мне ничего хорошего. Когда узнал о трагедии и о том, что могло случиться со мной, если бы я вовремя приехал на работу, то понял, что все события этого утра были организованы Милосердным. Ведь бункер, в котором я работал, располагался как раз рядом с местом взрыва. В результате пожара, вспыхнувшего после взрыва, несколько бункеров сгорели, и я, никогда прежде не опаздывавший на работу, должен был находиться внутри!

Я поблагодарил Творца за чудесное спасение и подумал: ведь никогда такого не было, чтобы я проспал. Никогда не ломал ноги, да и телефон в квартире все эти годы работал исправно. Что же случилось этим утром? У меня не было другого объяснения: очевидно, Всевышний хотел спасти меня от катастрофы!

«Господи, открой уста мои, и язык мой возвестит хвалу Тебе» (Теилим, 51:17). «И от века до века — Ты Б-г» (Теилим, 90:2). «На нас возложено прославлять Господина всего сущего, возвещать о величии Творца всего первозданного», Творящего чудеса (Шулхан Шабат Арух).

Наш учитель, рав Ицхак Зильбер в своей жизни ни однажды удостаивался подобных чудес, и они красноречиво свидетельствовали о его отношениях с Б-гом:

РАБОТА

«С четырнадцати лет я начал работать. По закону подросткам полагался сокращенный — шести -, а не восьмичасовой рабочий день. Я нашел место, где меня согласны были принять с тем, чтобы я в субботу не работал. За это я обязался работать не с восьми до двух, как следовало бы, но с восьми утра до восьми вечера — по двенадцать часов в день, шестьдесят часов в неделю вместо тридцати шести. В полседьмого утра я старался уже быть в синагоге, молился, потом учил Гемару, потом отправлялся на работу. Я чинил примусы, керосинки, патефоны, велосипеды. Дело я осваивал старательно и стал рабочим что надо: я слесарь шестого разряда, прошу не шутить!

Из тех времен помнится мне один странный случай. Три дня не выходил я на работу: Рош-а-Шана пришелся на четверг и пятницу, а потом наступила суббота. В воскресенье (мы по воскресеньям работали) только собрался идти, мама говорит: — Не пущу.

Обыкновенно она меня поторапливала, а тут…

—    Почему, мама?

—    Сердце чувствует: не надо сегодня ходить.

Я разволновался:

—    Я три дня пропустил. И так все время грозятся уволить!

Но мама настояла на своем. Я остался дома. И избежал большой беды. А, может, и гибели.

В тот день в мастерской случился пожар. Сгорело все: здание, оборудование, принесенные в ремонт вещи. А я начальника боялся пуще огня: боялся потерять работу. Пошли он меня в горящий дом — я бы не посмел отказаться…»

«Соседи в какой-то степени были правы: куда бы я ни шел устраиваться — везде в субботу надо было работать. Пытался я стать фотографом, часовщиком — везде рабочая суббота. Даже в охранники хотел податься — тоже нельзя: надо в субботу топить печи и отвечать на телефонные звонки. Так я и маялся без работы. Наконец мать, благословенна ее память, предложила: ”Попробуй где-нибудь учиться. Будешь в субботу слушать, а писать не будешь”.

Я нашел подготовительные курсы для желающих поступить в вуз. Курсы эти были организованы при Химико-технологическом институте оборонной промышленности. Институт серьезный, и прием на курсы серьезный.

Дело было в марте, а занятия на курсах начинались в сентябре, да и принимали туда только тех, кто окончил девять классов средней школы. Я трижды был у секретаря, и она в конце концов не выдержала:

—    Молодой человек, да поймите же — люди учатся с начала года, и то едва успевают! Программа рассчитана на десять месяцев. Осталось всего три. Какой смысл вас принимать?

То, что я опоздал к началу занятий,- пришел в марте вместо сентября, было не единственной бедой. У меня ведь и справки об окончании девяти классов не было. Я не то что девяти — и одного класса не окончил. Кроме того, на курсах учились без отрыва от производства (тогдашний термин), то есть лишь рабочие с рекомендацией с места работы, а меня только что уволили… Ну и, наконец, требовалась бумажка о “чистом” социальном происхождении. А я… Добро бы — сын рабочего, ладно уж — сын крестьянина. Но сын раввина?! Шансы мои, похоже, равнялись нулю.

Оказалось, кстати, это последний год, когда в институт разрешалось поступать без школьного аттестата, то есть с неполным средним образованием, — все решали вступительные экзамены. Потом эту льготу отменили. Не используй я ее тогда, вуза бы мне не видать.

Как известно, все, что ни случается с человеком, — к лучшему. К родителям пришли гости, и меня попросили приготовить чай. Я поставил чайник на примус и вдруг плеснул керосином на руку и обжег. Три года я возился в мастерской с примусами, включал их и выключал — и никогда никаких происшествий. А тут — обжегся. С больной рукой много не наработаешь, и я понял так, что Сверху хотят, чтобы я предпринял новую попытку.

Я опять отправился на курсы. На .сей раз посетителей принимал почему-то сам директор — национальный, как тогда выражались, кадр татарин Кадыров. Директор выслушал меня спокойно и повторил то же, что и секретарь:

—    Прием закончен, занятия давно идут, и мы не можем принимать новых людей, когда даже те, кто занимается, не успевают пройти программу.

Я вижу — ничего сделать нельзя, и говорю:

—    Ну, я пошел.

А рядом сидел секретарь комсомольской ячейки Майданчик, еврейский парень. Я знал его с виду, потому что он, собираясь жениться, приходил к моему отцу. Майданчик шепчет:

—    Не уходи, подожди!

Я спрашиваю:

—   Чего ждать?

Он тихо так:

—    Б-г еще поможет.

־   Как?

Он отвечает мне стихом из Торы:

—    ”Разве рука Б-га коротка?”

После таких слов я, конечно, не мог уйти. Сижу, жду. Чего — и сам не знаю. Проходит пять минут. Я спрашиваю:

—    А сейчас можно уйти?

Он говорит:

—    Нет, жди еще.

Жду еще пять-шесть минут. Тут входит парень в военной шинели (Николай Бронников его звали — помнится все, как сейчас). Парень только что демобилизовался и тоже хотел поступить на курсы. Ему директор отказать не мог. Он тут же вызвал преподавателя математики, тот опросил нас обоих и говорит:

— Не возражаю.»

ГОЛОД

Вы не представляете себе, как трудно было с хлебом в те годы, в сорок втором — сорок третьем. Тяжело вспоминать. Люди умирали от голода каждый день. Занимали очередь за хлебом с вечера и писали номер на руке; помню, как-то у меня был тысяча пятьсот какой-то.

Я стоял сколько мог, потом уходил на работу, а на мое место вставала мама. Она в семье больше всех стояла в очередях, держала книжечку ”Теилим” в руке и ждала хлеба. Утром, когда открывался магазин, в толпе не раз насмерть давили людей. Так получали хлеб.

Однажды мама вернулась без хлеба. Когда подошла ее очередь, одна из эвакуированных, еврейка, закричала, что мама не стояла в очереди. Люди говорили, что стояла, но та женщина все-таки маму силой вытолкала. И мы остались в этот день без хлеба. А кроме хлеба, у нас вообще ничего не было, изредка — картошка. Она денег стоила.

Минуло недели две. Пришла какая-то женщина просить милостыню, и мама ей вынесла кусок хлеба. Женщина взяла хлеб, заплакала и ушла. Мама сказала мне: ”Это та самая, что вытолкала меня из очереди”. Они узнали друг друга.

На отца и на мать было положено по триста граммов хлеба в день, а на меня — шестьсот. Я к тому времени уже вернулся в Казань и преподавал в авиационном техникуме. Когда мне пришлось перейти из этого техникума в другой, кажется, Учетно-кредитный (впрочем, неважно), то при переходе — это было тридцать первое декабря — потерялся один день: за день перехода мне хлеба не полагалось. Мы легли спать грустные.

В эту ночь, часа в три, приходит ко мне кто-то во сне и говорит:

— Слушай, Ицхак, не переживай из-за потерянного хлеба. Сегодня тебе потерю возместят.

Утром я рассказал о своем сне родителям. Мы посмеялись, и я отправился занимать очередь. Стою. Магазин открывается. Толпа рвется в двери — начинается сущий ужас. Меня выдавили вверх: я уже не на земле, а над людьми, передаю кому-то карточку, и мне дают хлеб. Прихожу домой — хлеба ровно на кило двести больше, чем положено по карточке. Обычно я возвращал, если неправильно взвешивали, а в этот раз, единственный в моей жизни, не вернул.

Я всегда был человек рациональный, никогда не придавал значения снам — следовал заповедям и полагался на Б-га. Но этот сон как было не запомнить?! Это же удивительно: в три часа сказали, а утром получил!

От жизни на одном хлебе и воде у меня начался фурункулез. Сколько я ни лечился, ничего не помогало. Кто-то посоветовал поесть сливочного масла. Не передам, каких усилий стоило мне добыть пятьдесят граммов масла, но когда я их съел, все сразу прошло. Еда была уже не просто пищей, а лекарством.»

 Продолжение подобных чудес в книге Рава «Чтобы ты остался евреем»